Вихорево гнездо - страница 40

Замерла фигура у самой кромки воды. Долго-долго взирала на неподвижную темную гладь, словно в зеркало, в душу свою. И не по сердцу было ей то, что отражалось в той душе. И не по сердцу ей было то, что хотела она сотворить. Но как иначе быть? Как быть?! Ведь прознает кто, и беды не миновать! Не единая кровь прольется на землю! Дурная кровь. Проклятая кровь проклятого рода.

Отняла женщина от груди руки со свертком. Сдержала плач утробный, ее разрывающий. «Разожми пальцы, опусти руки, – шуршали резные листья берез. – Пусть покоится на дне илистом. Никто не должен прознать твою тайну. Никто! Отпусти, отпусти…». Почти разжались над водой сведенные отчаяньем пальцы, почти выпустила она кулек из рук, и вдруг услышала шепот тихий и острый, как нож:

– Не сметь, не сметь…

То сыч пронесся над кустом, крылом разрезая ночь. Бухнулась женщина на колени. И горько-горько принялась слезами заливаться. И некому было разделить боль и страхи ее. Некому было утешить. Да и чем утешить того, кто волен решиться на самые жуткие вещи? Того, кто не страшится, что дрогнет опосля рука, не выдержав кровавой ноши? Того, кто без оглядки бежит от себя? Нет тому несчастному слов утешения.

Тихонько заплакал младенец, что слепой кутенок, прижатый к вздымающийся от слез груди матери своей. Матери, едва его не сгубившей. Ах, как он был румян и славен! Да какая родительница не была бы ему рада! Да коле не коровий хвост.

↟ ↟ ↟

Ай, и многолики! Ай, и богаты Пустоши Орлиного Озера! Делят реки буйные и озера глубокие сие богатства чу́дные. Делят по уму, да не поровну. Делят по совести, да не по людскому хотению.

На семо берегу Козлиной реки житье-бытье неспешное кипит, что та каша в котелке варится. Деревушка Сент-Кони там обосновалась, поля и пастбища заливные тянутся, горы в небеса высятся, скот пасется, люд прокармливает. На овамо – худое место для доброго человека притаилось. Лозняковое Болото да Гнилой лес на той стороне царствуют. Ничего там, окромя гибели, сыскать нельзя. Топь ту землю уж какой век пожирает, а куда трясина ненасытная не добралась, так пожар подсобил лихой бедой! Несколько верст земли выжег он. Головешками трухлявыми, пусто колья чумных столбов, торчат погибшие деревья. Зверье голодное по тому пепелищу рыскает, чего-то вынюхивает – кости сгоревших из сажи выкапывает. Нет там жизни. Для человека.

То ли дело Лисицын бор! Жемчугом в навозной куче сверкал из мертвого лона Гнилого леса. Грибов и ягод водилось в том бору видимо-невидимо! И не властвовали времена года над той кладовой природы. Но что за радость местным с тех лесных даров? Не мог отведать их никто, ибо обитал в чаще зверь невиданный, но дюже зловредный. Ни единому человечьему духу в лес ступить не давал: кого в болото уведет, кого и вовсе изведет. А коль находились смельчаки ступить на ту лесную тропку, дык и те уходили ни с чем! Вот какая незадача: не желают ягодки-грибочки в корзинки лезть, под листочками хоронятся, в травке-муравке затаиваются. А под каждый-то листок не заглянешь, каждому кусту поклон не отобьешь! Кто спину не пожалел, и то остался с носом! Ягодки-то, поди же, заговоренные, из корзинки прыг да скок, прыг да скок и обратно на полянку катятся.

Никому не отдавал зверь свои сокровища. Кроме тех, кого сам же и взял под крыло.

↟ ↟ ↟

По лопастям водяной мельницы бурно вода ниспадала. Крутились и крутились старые жернова. Не мололи те муку, но мололи жизнь, в привычный круг воротившуюся. Поднявшаяся прежде кутерьма, почитай, что взбаламутившая ногами вода, вся в мелкой иловой взвеси, не видно ни зги, но дай токмо срок – осядет на дно. Все устаканится, все сложится. И ясная картина предстанет пред очами.