. Да завтра пошлём.
Mатрёна. То-то, оно лучше. А у нас, деушка, свадьба.
Кума. Что ж так, весной?
Матрёна. Да, видно, пословица недаром молвится: бедному жениться и ночь коротка. Семён Матвеевич за себя Маринку взял.
Анисья. Нашла-таки себе счастье!
Кума. Вдовец, должно, на детей пошла.
Mатрёна. Четверо. Какая же путная пойдёт! Ну, её и взял. Она и рада. Вино пили, ведашь, стаканчик не крепкий был, – проливали.
Кума. Вишь ты! Слух-то был? А с достатком мужик-то?
Матрёна. Живут ничего пока.
Кума. Оно точно, что на детей кто пойдёт. Вот хоть бы у нас Михайло. Мужик-то, матушка моя…
Голос мужика. Эй, Мавра, куда тебя дьявол носит? Поди корову загони.
Соседка уходит.
Явление восьмое
Анисья и Матрёна.
Матрёна (пока соседка уходит, говорит ровным голосом). Выдали, деушка, от греха, по крайности мой дурак об Микишке думать не будет. (Вдруг переменяет голос на шёпот.) Ушла! (Шёпотом.) Что ж, говорю, чайком-то поила?
Анисья. И не поминай. Помирал бы лучше сам. Всё одно не помирает, только греха на душу взяла. О-о! головушка моя! И зачем ты мне давала порошки эти?
Mатрёна. Что ж порошки? Порошки, деушка, сонные, что ж не дать? От них худа не будет.
Анисья. Я не про сонные, а про те, про белёсые-то.
Матрёна. Что ж, те порошки, ягодка, лекарственные.
Анисья (вздыхает). Знаю, да боязно. Измучал он меня.
Матрёна. Что ж, много извела?
Анисья. Два раза давала.
Матрёна. Что ж, не приметно?
Анисья. Я сама в чаю пригубила, чуть горчит. А он выпил с чаем-то, да и говорит: мне и чай-то противен. Я говорю: больному всё горько. Да и жутко же мне стало, тётушка.
Mатрёна. А ты не думай. Что думать, то хуже.
Анисья. И лучше ты мне не давала бы и на грех не наводила. Как вспомнишь, так на душе загребтит. И зачем ты дала мне их?
Матрёна. И, что ты, ягодка! Христос с тобой. Что ж ты на меня-то сворачиваешь? Ты, деушка, мотри, с больной головы на здоровую не сворачивай. Коли чего коснётся, моё дело сторона, я знать не знаю, ведать не ведаю, – крест поцелую, никаких порошков не давала и не видала и не слыхала, какие такие порошки бывают. Ты, деушка, сама думай. Мы и то намеднись про тебя разговорились, как она, мол, сердечная, мается. Падчерица – дура, а мужик гнилой – присуха одна. С этой жизни чего не сделаешь.
Анисья. Да я и то не отрекусь. От моего житья не то что эти дела, а либо повеситься, либо его задушить. Разве это жизнь?
Mатрёна. То-то и дело. Рот разевать некогда. А как-никак, обыскать деньги да чайком попоить.
Анисья. О-о, головушка моя бедная! И что делать теперь, сама не знаю, и жутость берёт, – помирал бы уж лучше сам. Тоже на душу брать не хочется.
Mатрёна (с злобой). А что ж он деньги-то не открывает? Что ж, он их с собой возьмёт, никому не достанутся? Разве это хорошо? Помилуй Бог, такие деньжищи да дуро́м пропадут. Разве это не грех? Что ж он-то делает? На него и смотреть?
Анисья. Уже и сама не знаю. Измучал он меня.
Матрёна. Чего не знать-то? Дело на виду. Промашку теперь сделаешь, век каяться будешь. Передаст он сестре деньги, а ты оставайся.
Анисья. О-ох, и то посылал ведь за ней, – идти надо.
Матрёна. А ты погоди ходить, а первым делом самоварчик поставь. Мы его чайком попоим да деньги вдвоём поищем – дощупаемся небось.
Анисья. О-о! Как бы чего не было.
Матрёна. А то что ж? Что смотреть-то. Что ж ты деньги-то только глазами поваляешь, а в руки не попадут? Ты делай.
Анисья. Так я пойду самовар поставлю.
