Город вплотную примыкает к горам, вернее, он с трех сторон ими окружён; снег на вершинах не тает даже тогда, когда сорокаградусная жара превращает асфальт на улицах в пластилин, а землю в камень. Спасает город обилие растительности. В мае, начале июня, когда свежая, еще не пожухшая от жары зелень деревьев скрывает дома, город смотрится изумрудом в платиновой оправе величественных отрогов Заилийского Ала-Тау.
Это сейчас на склоне лет я так высокопарно воспеваю свою малую родину, мысленно глядя на нее издалека. Тогда же в раннем детстве родина ограничивалась уютным двором, образованным тремя одинаковыми деревянными бараками, выстроенными буквой «П». Внутреннее пространство между домами занимали беседки с летними кухнями, обрамлённые крохотными садиками. Между домами и садиками оставалось небольшое пространство, на котором взрослые собирались, чтобы посудачить, а детям эта площадка служила для игр. Играли также за нашим домом, то есть уже на улице Джамбула, под старыми раскидистыми дубами, а ещё на пустыре, примыкающем к основанию буквы "П".
За пустырём с высокой горки скатывалась улица Уйгурская – зимняя отрада для саночников со всех окрестностей. На горке стоял красивый купеческий дом с каменным фундаментом и резными наличниками на окнах. В купеческом доме жили пять семей советских рабочих и служащих, и одинокая пожилая женщина из дореволюционной интеллигенции.
С противоположной стороны бараков располагалось двухэтажное здание железнодорожного техникума, в котором работал мой отец. На другой стороне улицы был разбит сквер с молодыми карагачами (по-русски – вязами) и большими прямоугольными клумбами, на которых росли высоченные канны, горящие огромными красными цветам в течение всего долгого лета. Поздней осенью после первого мороза широкие листья канн становились жухло-коричневыми, а цветы скукоживались. Это служило сигналом к игре в джунгли, когда вся мелкотня гонялась друг за другом в густых зарослях подмороженных стволов, которые ломались с аппетитным хрустом.
За сквером стояла Никольская церковь с примыкающим к ней Никольским же базаром. Рынки у нас по-восточному именовались базарами.
Со словом «базар» у меня связано воспоминание, вызывающее тёплую улыбку:
Тётя Зоя сидит за столом, и что-то пишет, шевеля губами. Потом она поднимает глаза вверх, и на минуту задумывается, почёсывая подбородок кончиком ручки.
– Катя, а как правильно пишется «рынок» или «ринок»?
С правописанием у нее были проблемы, она ведь кончала украинскую школу.
Мама не успевает открыть рот, как бабушка выдает:
– На що тоби «рынок»? Пиши «базар»!
Родители мои разражаются смехом. Дело в том, что Зоя училась на бухгалтерских курсах, и ей надо было написать реферат по экономике капитализма. Поэтому без слова «рынок» она обойтись никак не могла.
Бабушка возмущается:
– Чого вы регочите?
Тут уж покатываются со смеху все. Мы с Жанкой за компанию, потому что хоть и не понимаем причину такого веселья, оставаться в стороне не можем.
– Ой, не могу-у-у-у! Базарная экономика! – стонет десятиклассница Галя.
Бабушка сначала недоумённо смотрит на эту ржущую компанию, а потом тоже начинает смеяться.
Не знаю, почему я вспомнила этот, в общем-то, незначительный эпизод. Скорее всего, из-за того, что всеобщее веселье привело меня в неописуемый восторг. Хорошо, когда всем хорошо!
Вообще из анналов памяти всплывают, наверное, только эмоционально окрашенные события. И то верно: на кой чёрт вспоминать рутинные вставания, одевания, завтраки-ужины и отходы ко сну. Разве что на завтрак вам вдруг предложат китайское блюдо под названием «Бой дракона с тигром», приготовленное из змеи и кошки.
