Что было потом – я себе не очень представляю. Видимо, мама продолжила обучение в печищинской школе. Так как школа находилась в Татарской АССР, то, обучаясь в ней, она изучала как обязательный предмет татарский язык. «Укы, ипташ Федорова, укы!» – запомнились слова учителя татарского языка, обращенные к маме. Мама их мне часто повторяла. «Ипташ» по-татарски означает «товарищ» – привычное для советской эпохи обращение. «Укы» – я забыл, что это слово значит. В татарских деревнях знание татарского языка было, конечно, необходимым. Хорошо известно другое – в восемнадцать лет она, комсомолка с 1926 г., поступила учиться в областную советскую партшколу, и здесь татарского языка уже не преподавалось – изучался русский как основной язык государственно-партийного строительства. Полное название этой школы – Татарская областная колхозно-кооперативная советско-партийная школа. Она находилась в Казани на улице Комлева (д. 8). Здесь давали среднее образование и готовили работников советских учреждений, в частности для органов местного управления. Сохранился отзыв комсомольской ячейки № 4 при печищинской мельнице, данный тов. Федоровой, с просьбой оказать ей содействие при поступлении в совпартшколу. В нем говорится, что она ведет активную общественную работу «среди девушек», являясь членом бюро женкомиссии. Сохранились также удостоверение об окончании совпартшколы и отзыв об общественной работе мамы во время ее обучения в ней. Большинство предметов, которые в ней преподавались, относились к новым дисциплинам – советское строительство, партийное строительство, колхозное строительство, антирелигиозная пропаганда, система партийного и общественного образования рабочих и т. д. Ни одной из этих дисциплин не было в дореволюционной школе! И потому в их названии так часто звучит слово «строительство». Это был главный термин эпохи тотальной разрухи. И собирали разбросанные катастрофой «камни» по новым методам, на новых началах. Но новое было наружной осью жизни, а в глубине действовало унаследованное из прошлого.
Училась мама в совпартшколе с сентября 1928 г. по 15 января 1931 г, когда ей выдали удостоверение об ее окончании. Ее успехи оценены в нем как средние. Потом она недолго читала лекции на ткацкой фабрике и ездила с ними по окрестным деревням.
Официальный язык тех лет был ломаным, путаным, непрестанно меняющимся, с множеством аббревиатур и составными, тяжелыми на слух прилагательными. По документам видно, как непрестанно менялось, например, название печищинской мельницы. «Госмельница № 1» в годы маминой учебы в совпартшколе называлась еще и мельницей № 78 «Красная кормилица». У этого детища купцов Оконишниковых были и другие названия, даваемые ему в разное время после его национализации. Беднота, крестьянские и рабочие дети тянулись к учению. И сейчас мы не должны подсмеиваться над тогдашним казенным языком, которого они не могли избежать, над их мифологической идеологией, над бедностью тогдашних канцелярских «расходных материалов» и т. п. Ведь вся жизнь страны, перевернутой войнами и революцией, вращалась на новых, не вполне устоявшихся осях тогда еще только формирующейся системы. Но мне кажется, что маме в этой неустоявшейся советской официальщине жилось особенно нелегко. Ведь она воспитывалась в хорошей и, можно сказать, вполне «старорежимной» семье. И слава богу, что советским партработником она так и не стала, целиком уйдя в семью, в воспитание детей.
