Вообще же пили куда больше, чем говорили. За столами то и дело слышалось хлопанье пробок, прерывистое бульканье, пьяное разноязыкое бормотание. После ухода начальства в зале поднялся такой галдеж, что укротить его уже никто бы не смог. Да и некому было этим заниматься. Зондер-фюрер нализался не меньше других, и Павел еле дотащил его до квартиры. Надо было поторапливаться. Он уложил Вернера в постель, не раздевая, и под его оглушительный храп выскочил в коридор. На всякий случай повернул ключ в двери, – если и хватится, спьяна не поймет, что к чему.
У ворот писаря остановили.
– Куда это ты, на ночь глядя? – спросил часовой. – Кто разрешил?
– Да мне тут недалеко… Мигом вернусь.
– К девке что ли?
В лицо пахнуло винным перегаром, – часового тоже не обделили. В тусклом свете фонаря глаза у него маслянистые, не в меру веселые. Значит, действовать сегодня можно смело.
– Куда ж, как не к девке. Тебя бы тоже потянуло после такой гулянки. Добавить хочешь?
Павел оттопырил карман: соблазнительно блеснуло горлышко бутылки.
– Ну ладно… Ступай. Бутылка не хуже бабы…
На встречу в этот раз Павел опоздал. В темноте, без тропы быстро не пойдешь. Да и ступать надо было точно по ковру – мягко, без единого шороха. Так он когда-то ходил дозорной тропой. На заставе.
Вечер был сырой и свежий. Снег повсеместно осел и потускнел. Вдоль опушки, подобно черным дырам, зияли проталины. Деревья, лишь недавно сбросившие с себя белые шубы, выступали мрачной зигзагообразной стеной. Но старый дуплистый дуб, служивший местом тайных свиданий, в общей массе своих собратьев не затерялся. Рос он на опушке в гордом и молчаливом одиночестве. К нему и направился Хрусталев. Но прежде чем вплотную приблизиться к дубу, он услышал сухой и резкий щелчок прицельной планки автомата. Через две-три секунды щелчок повторился. Теперь нужно было отвечать.
– Байкал, – произнес Павел так тихо, чтобы его голос достиг только дуба.
Навстречу поднялся шустрый, проворный паренек в коротком овчинном полушубке. Хрусталев сходу заключил его в свои объятия – и потому, что соскучился, и еще потому, что высоко ценил почти немецкую пунктуальность этого смельчака. Не в первый раз он пробрался сюда из далекой лесной чащобы, чтобы принять из рук разведчика и доставить в штаб партизанского отряда информацию для Москвы.
– Небось продрог? А, Славик? – участливо спросил Хрусталев, все еще не выпуская юношу из своих объятий.
Тот решительно замотал головой.
– Не… Нисколечко…
– А отчего дрожишь?
– Переволновался маленько. Из-за вас.
– Да ты ничего плохого не думай.
– Как не думай… Вы же там среди них, как в стае волков. Сказать страшно.
Он притих, все крепче прижимаясь к разведчику, не отрываясь своей мягкой, по-мальчишески пухлой щекой от его высокого плеча. Казалось, для того, чтобы возвратилось успокоение, надо как можно дольше чувствовать близость человека, который, по твердому убеждению Славы, ничего не боялся на свете.
– А у меня для вас сюрприз, – паренек наконец высвободился из объятий, быстро расстегнул полушубок. – Вот! – обрадованно воскликнул он, передавая Хрусталеву небольшой сверток.
– Что это? – не без приятного удивления спросил Хрусталев. Смутная догадка молнией промелькнула в его голове.
– Посылочка… И знаете откуда? Аж из какого-то Центра. Так и сказал командир.
– А больше ничего тебе не сказал?
– Как же, сказал. Постарайся, говорит, обязательно доставить ее адресату. Кровь из носа, а доставь. Это его любимое напутствие. А еще он сказал, что с этой посылкой и я, и особенно вы, должны быть очень осторожны. Мол, погореть можно… Зачем это он так, а? Небось там взрывчатка?
