Если судить по вспышкам смеха, хозяин лавки завершает речь. Переминаясь возле лавки, Антон замечает у него на поясе гоу – клинок с крюком на конце, весь в пятнах крови, словно его так и не почистили как следует после очередного применения. Естественно было бы предположить, что после пережитой в детстве трагедии Антон не выносит кровопролития. Однако кровь безвинна. Кровь – лишь последствие. Лучше пролить чужую кровь, чем дожидаться, когда прольют твою; лучше проявить власть и держать ситуацию под контролем – точнее, захватить власть и установить контроль.
Антон прислоняется к стене переулка. Он готовится. За семь лет изгнания он убедился, что неизменно выбирает наиболее легкий путь. А не самый достойный, не самый чистый и не самый грязный. Если ему представится шанс, он от него не откажется.
Совершив перескок, он открывает глаза после вспышки и видит, что стоит в окружении толпы. Его слушатели, внезапно отпрянув, ошеломленно моргают.
– Мои извинения, – произносит Антон. Голос звучит хрипло, непривычный к такому низкому тембру. – Вам, пожалуй, стоит отойти. – Он хватает клинок с пояса игрока и перерезает ему горло. Он чувствует, как быстро вытекает из тела кровь, но прежде, чем она успевает унести с собой его собственную ци, Антон снова делает перескок, вселяется в тело, которое оставил у стены, и возвращает хозяину прежнее, с зияющей раной на шее и кровью, хлещущей из рассеченной артерии. Зрители ахают – одни от ужаса, другие от восторга.
Антону не до их реакции, он уже убегает, но ищет взглядом ближайшую камеру видеонаблюдения, а когда находит, стучит пальцем по своему браслету игрока. Пусть знают, что это его работа, – на случай, если на телеканалах без вспышки перескока не сообразят, что к чему. Он хочет, чтобы этот килл приписали ему.
Хочет, чтобы дворец затрепетал.
* * *
Август идет на звуки телевизора, работающего у него в кабинете. И лишь ненадолго притормаживает, чтобы отряхнуть обувь, но даже после этого продолжает оставлять грязные отпечатки на сияющих мраморных плитах. Все равно дворцовая прислуга каждый день заново полирует полы. К завтрашнему дню вся грязь исчезнет бесследно.
Окно в его кабинете открыто. Когда он входит со щеками, раскрасневшимися от усилий, прохладный восточный ветер с далекого морского побережья воспринимается им как полная неожиданность.
Август берет с полки повязку для глаз.
– Спишь на работе?
Галипэй вздрагивает, резко выпрямляется на стуле. Рядом с ним сидит Август – вернее, его родное тело: светловолосая голова поникла, корона сбилась набок, будто он просто задремал.
– Я думал, что услышу, как кто-то приближается, – бормочет Галипэй и встает, – если, конечно, это не ты со своей призрачной поступью.
– А меня ты слышал?
Галипэй снова вздрагивает и мгновенно принимает боевую стойку – еще до того, как из-за угла появляется задавшая последний вопрос Лэйда. Она спускает дыхательную маску с подбородка, так что двое мужчин в кабинете видят по ее сжатым в тонкую ниточку губам, что она совершенно не в восторге.
– Я уже склоняюсь к мысли, что ты держишь при себе одного из худших Вэйсаньна, – говорит она Августу.
– И я, пожалуй, соглашусь, – отзывается Август.
– Позвольте! – возмущается Галипэй.
Его не слушают. Август надевает повязку на лоб, завязывая не слишком туго, чтобы она упала на глаза чужого тела сразу после того, как он бросит последний взгляд, необходимый, чтобы вызвать перескок. Когда он открывает глаза в собственном теле, Галипэй уже тянется к только что покинутому и стремительным захватом шеи отправляет его в нокаут прежде, чем его хозяин успевает толком прийти в себя. Потом быстро закидывает тело на плечо и уносит прочь из кабинета и из дворца, не дожидаясь приказаний.
