…там, значится, нежить расплодилася.
А я хмурюся, силясь вспомнить, где этое самое Чернолужье искать? Уж не то ли Чернолужье, которое под Тульиным стоит? Да на семи озерах? Нежити всякое там и вправду изрядно, озера стоялые да болота для ней – самое милое место…
Глашатай же продолжал кричать, рассказываючи, какие подвиги совершит царевич во славу царствия Росского и зачета по практике ради. Ажно я заслушалася… это ж сколько нам нежити известь придется? Он, и виверну помянули… Архип Полуэктович только нахмурился.
А мне подумалось, что, как ни крути, но виверна ему родич.
Только крыластый и безголовый.
Вот глашатай и смолк.
Внове загудели рога. И трубы заорали. Застучали в барабаны барабанщики. Что-то громыхнуло. Лязгнуло. И ворота Акадэмии отворилися, первую подводу пропускаючи.
Стрельцы.
Рынды…
- Нам бы еще скоморох, - пробурчал Архип Полуэктович, в седло взбираясь. И парасольку свою открыл, на сей раз шелковую, расписаную цмоками предивными.
- Зачем скоморох?
Меня уже в Акадэмии посадили на вожжи, я их и подобрала, сжала покрепше: ну как испужается лошадка труб с рогами? Где потом ловить? У меня ж на телеге подотчетное утвари двести сорок пять единиц. Растрясет – эконом после душу из меня выколупает тою самою, дырявою ложкой.
- А без них не весело, - Архип Полуэктович лошадку свою, махонькую да косматую, больше на здоровущего кобеля похожую, чем на коня, пятками тронул. – Не зевай, Зося, наш выход… народ жаждет зрелищ.
От тут-то я согласная была. До зрелищев наш люд зело охочий. И тут уж немашечки разницы, зреть ли, как смутьяна казнят, на ярмарочных скоморохов аль на выезд царевичев.
…поехали.
Сперва целительницы, коих ажно три телеги набралося. Да те телеги они покрывалами расшитыми прикрыли для красоты. Коням в гривы ленты заплели, на дугу бубенцов повесили гроздьями, сами разоделися, кто во что гораздый. Сидят пряменько. Спины держат.
И выходит же ж! Пусть телеги и для таких выездов не предназначенные…
За ними уж стихийники, которые больше верхами. А поелику из боярских детей оне, то и кони были хороши, и сбруя. Ветерку намагичили, что по-над толпою пронесся, сыпанул серебристыми звездами, а оные звезды, на землю посыпались монетами полновесными.
Загудел люд.
Иные, особо доверчивые, и кинулись магическое золото подбирать. Сие, конечно, зря… эти монеты – иллюзия. Коснись и распадется, обожжет пальцы холодком.
Нам Архип Полуэктович так объяснял.
За стихийниками некроманты выезжали.
Телега черная. Кобыла… чуется, не особо живая кобыла, если и кобыла вовсе. Тварюка огроменная, на которой разве что горы пахать. Бухает тяжко копытами, от каждого шагу площадь вздрагивает. Махнет тварюка хвостом, и люди шарахаются… глянет красным глазом, и вовсе пятятся.
Некроманты знай себе, подремывают на солнышке, в плащи закрутилися, что наружу только макушки и торчат. Не люди – нетопыри. А там ужо и мы тихой сапою. Кобылка наша, даром что неказиста с виду, а ходка. Телегу тянет, головой только потрясывает…
…царевичи-то оружными ехали.
И как-то от видела я их, видела… после раз и попряталися промеж стрельцов, поди-ка, различи, где особа важная, а где обыкновенный служивый человек. Архип Полуэктович со своею парасолькой – вот уж кого и в дурном сне не попутаешь – и тот куда-то подевался. А из ворот Акадэмии экипажа выкатила, значится, о четверике запряженная. Люд простой только и ахнул. Кони-то чудесные, с шеями лебяжьими, сами белы, копыта серебряны. На облучке карла сидит в шапке высокой. Кафтан зеленый с рукавами длиннющими, что мало земли не касаются. А в экипажу, стало быть, Марьяна Ивановна нашая восседает, в мехах да при шапке высокой, жемчугом шитой. И полною горстью медь звонкую людям кидает.
