Внутренний свет - страница 4

Честно говоря, я ненавидела зиму всем сердцем и никогда не могла найти в ней романтики. Зачем Рождество и Новый год выбрали её – ледяную и серую?

Хуже всего то, что меня угораздило родиться в январе – в самый лютый зимний месяц. В детстве я завидовала «летним» детям и нередко закатывала родителям истерику, требуя перенести день рождения на июль… ну или хотя бы на май.

С годами ненависть крепла. Я не понимала, как можно веселиться, когда мороз кусает тебя за лицо, а путь от дома до ресторана по пробкам занимает целую вечность.

Зимой невозможно быть красивой: головной убор приминает причёску, тушь стекает под глаза, какой бы водостойкой она ни была, а вечно лопнувшие губы не спасает даже самая дорогая косметика.

Я ненавижу зиму. Теперь ненавидеть её у меня стало ещё больше причин.

И из года в год я ждала весну, как самая отчаянная фанатка – любимую поп-группу в своём городе. Я замечала каждую травинку, едва пробивающуюся из-под отдохнувшей земли, каждую почку.

Но в этот раз всё было иначе. Я пропустила её. И весна, как и всё в моей жизни отныне, перестала нести ценность.

Больница, в которую я приезжала на перевязки, стояла в тенистой роще. Сосны обнимали её, как цветочный платок обрамляет личико милой девушки.

Я скучала по своей больничной палате.

Нередко, обмотанная бинтами, я подходила к окну и видела, как пациенты наслаждаются свежим воздухом. Ветер ласково щекочет каждого, забираясь под рубашку, или, едва касаясь, ворошит волосы мальчишке из соседней палаты, что старательно карабкается на дерево, пока не видит мама.

Я тосковала по дням в больнице. Тогда я ещё не знала, кем стала. Ещё не открыла «ту самую» коробку. Верила в лучшее. Я была далека от реальности, наедине с надеждой.

Но сейчас в моей голове крепко засела мысль: хорошо уже не будет никогда.

В день выписки папа катил меня по прибольничному парку в инвалидной коляске, как паралитика. Это бесило меня до дрожи, но я понимала, что ослабевшая не смогу идти сама.

Мама, словно птичка, щебетала рядом, успокаивая, как может только она – чмокая в щёку и без конца говоря о том, как мы справимся с этой «небольшой проблемой».

Она уже обзвонила больницы. Уже нашла врачей. Уже знала, кто нас примет.

Я же не знала, что будет дальше. Не могла выдавить ни слова… не знала, как жить.

Месяцы дома пролетали со скоростью ракеты «Циркон».

Я не подходила к телефону, не отвечала на e-mail'ы, все мессенджеры – на тотальный, всепоглощающий мьют.

Моя жизнь теперь – точно персональный «День сурка», но только из завтрака – родительского сада – сна – самобичевания – снова сна.

Первое я возненавидела всей душой…

Семейные завтраки перестали быть счастливыми мгновениями с любимыми. Сейчас они напоминали встречи в приёмном покое: сочувствующие взгляды и приторно-сладкие голоса:

– Что угодно для тебя, лишь бы ты улыбнулась…

Наверное, будь мне десять, то визг счастья мог бы разорвать в клочья перепонки всех 4,5 миллионов жителей Орегона.

Меня же мутило. Но уйти в комнату я не могла. Совесть держала крепко: «Они меня любят и хотят, как лучше… Им сейчас тоже непросто. Будь благодарной».

Думаю, не стоит уточнять, что сон и самобичевание – не то, что можно любить или ненавидеть. Спать – приятно. Смешивать себя с дерьмом – не очень.

Родительский сад – единственное, что согревало меня и наполняло жизнь красками в буквальном смысле.

Сад – как особый вид искусства.