Корней Кононович посмотрел на сына и с отцовской озабоченностью сразу же предупредил его:
– Вижу, Петро, что ты упарилси за день-деньской и весь разомлел, но будь поаккуратней, не додумайси в глыбь речки заплывать. Вода счас тама ишо дюжить холодная, так и гляди, што судорога сведеть ноги, или ненароком простудишьси.
Петр Корнеевич не стал жену Ольгу отрывать от работы. Решил сначала сходить и сам испробовать воду, а потом уже в следующий раз и ее пригласить.
Распахнутая и звенящая степь волновала душу Петра Корнеевича.
Он торопливо шел по дну глиняной ложбины в балке, которая, спускаясь к реке Кубани, все больше углублялась и расширялась. При этом молодой казак ощущал, как снизу от приближающегося широченного русла реки тянуло желанной освежающей прохладой и едва уловимой сыростью. Склоны балки были усеяны порослью нетронутого травостоя вперемежку с песочного цвета перекати-полем и желто-восковым бессмертником. Кстати, этот травостой сохранился нетронутым потому, что считался станичниками непригодным для покоса на сено домашнему скоту. Среди этих перезревших, жестких, неприхотливых трав, выгоревших на солнце до суховатой желтизны, особенно выделялись и бросались в глаза островки зеленовато-белесых зонтичных цветков дикой моркови. А мелкие белоголовые и кустистые степные ромашки и сине-фиолетовые тонконогие фиалки были абсолютно без запаха и совсем не похожи на те, что растут возле окон казачьих хат в ухоженных палисадниках.
Впереди, щурясь от встречного низкого солнца, Петр Корнеевич наконец увидел вдруг открывшуюся его взору любимую, расплескавшуюся в низине реку Кубань.
Величавая и полноводная, она несла с ледников далеких Кавказских гор талую воду, сдобренную желтым глиняным илом и поэтому похожую на бледно-кофейную гущу. С Богацковой делянки река Кубань была не видна, потому что была закрыта лобастым, выжженным под палящим солнцем супесчаным бугром. Сверху лысину этого бугра прикрывали желтовато-восковые цветы неприхотливого бессмертника.
Река Кубань, поспешая и полнясь у подножия крутого глинистого правобережного обрыва, бежала, прорываясь к Азовскому синему морю.
Теперь Петр Корнеевич совсем другими глазами, нежели в раннем детстве, взглянул на любимую реку. Раньше она по утрам, накрывшись легкой сизоватой тюлевой дымкой, словно живая, в своей неутомимой работе дышала пресной речной испариной. Как и прежде, река Кубань огибала косу, которая образовалась из намытого песка вперемежку с серовато-отполированной галькой, и протянулась от противоположной стороны к правобережью. Где-то на середине реки острая оконечность галечно-глиняной косы уходила, погружаясь вглубь нее. На поверхности этой косы грелись под солнцем мелкие речные чаечки, а также причудливые коряги, выброшенные половодьем и похожие на Змея Горыныча с несколькими корнями-щупальцами. Эта коса, на удивление всем станичникам, протянулась почти до самой быстро текущей середины реки. Минуя эту загадочную косу, течение реки устремлялось в глубину, засасывая все, что попадалось. Когда на ее поверхности возникали воронки с круговыми разводами, казалось, что гневно кипящая в этом огромном котле вода, приправленная желто-глинистым киселем, выбрасывала всю муляку из глубины реки наверх.
А на противоположном левом берегу реки, низком и заболоченном, в тихих мелководных прибрежных заводях плескалась жирующая рыба, с которой перешептывались дремавшие вербы, наклонившиеся к самому зеркалу воды. Прежде чем спуститься по тропинке вниз к самому берегу, Петр Корнеевич остановился над обрывом и осмотрелся.
