Во тьме окаянной - страница 19

«Господи, словно в раю!» – Василько открыл глаза.

В колышущейся светотени казак увидел выходящего из царских врат священника в праздничных ризах. Он шел с крестом и Евангелием, читая молитвы, слова которых Василько никак не мог разобрать.

«Чудно, слушаю и ничего не разумею! – Василько посмотрел на Савву, затем – на Карего. – Ей-богу, чудно! Внемлют каждому азу, лбы крестят, я же ни слова понять не могу!»

Священник положил крест и Евангелие на аналой, протянул обручающимся свечи и начал обмахивать кадилом. Курящийся ладан странно напомнили клубы самопальных выстрелов, и даже в высоком голосе священника звучал свист летящих пуль, слышался визг басурманской брани. Василько оттер испарину и спешно перекрестился.

– Имаши ли, раб Божий Василий, произволение благое и непринужденное взятии в жены сию рабу Божию Акулину, ею же перед собою зде видеши?

– Имею, честный отче! – словно в полусне ответил Василько.

Подали кольца. Волнуясь, Василько зацепил с лежащей на блюде подушечки сразу оба, хотел было вернуть одно свое на место, да дрогнули онемевшие пальцы. Кольца сорвались вниз, покатились по полу, пока бесследно не сгинули в одной из щелей… Возникшую заминку священник разрешил быстро, он вернулся в алтарь и вышел оттуда уже с новыми кольцами, которые уже сам надел жениху и невесте…

Казаку чудилось, что он вместе со своими братьями и сестрами сидит на завалинке, и они играют в «колечко». Старшая сестра Аринка вкладывает в ладошки-» лодочки» свою «лодочку», приговаривая нараспев:

Сестра подходила к каждому и проводила лодочкой по рукам, ничего не оставляя, пока не поравнялась с Василькой. Он почувствовал, как в его руки скользнуло что-то липкое и обжигающе горячее. Забыв об игре, Василько заглянул в «лодочку» и обомлел от ужаса: в его руках лежали мертвые ледяные глаза забравшей его семью Коровьей смерти…

Казак швырнул глаза вниз и принялся их топтать каблуками. Он неистово давил, крутил подошвами, бормоча грозные слова детской потешки. Покончив с глазами, Василько заглянул под ноги и с ужасом осознал, что размазал по церковному полу свою венчальную свечу…

Акулина, не дождавшись конца венчания, выбежала в слезах из храма вон. Казака, то ли опоенного зельем, то ли обезумевшего от бесовских видений, поспешно увезли на строгановский двор. Позже туда явилась и Белуха, деловито объявив, что венчание состоится в Канкоре, а здесь достаточно и обручения, что обиды на Васильку невеста не держит и по-прежнему считает своим женихом и будущим мужем.

Казак молча выслушал монотонную, будто заученную речь Акулининой тетки и, выругавшись матерно, заметил:

– Это ваши проклятые вороны на меня чары наслали. Истинный Бог, так! Недаром перед венчанием на них Карий указал, а я, дурья башка, истину мимо ушей пропустил! Как сразу не разумел, что лучше душегуба беду никто не учует…

Ночью навалился мороз, лютый, какой изредка случается даже в Крещенские дни. Деревья, дома, изгороди заиндевели, небо выморозилось, обнажая допотопный остов мироздания, оттого свет звезд становился нестерпимым для человеческого ума. Над городком встала тишина, от которой хочется молиться и плакать…

Не сон, а тяжелый морок поглощал Савву, томил ужасающими образами, заставлял снова и снова переживать несостоявшееся венчание, истолковывая его как грозное предзнаменование. Он вспомнил о своем видении, непостижимо приоткрывшем грядущее на вечерней службе в Благовещенском соборе. Там промелькнули перед его глазами и отразились во фресках лица отца и сына Строгановых, Аники и Семена, наемника Карего, холопа Офоньки. Сегодня возник пятый лик – казака Черномыса, со слезами на глазах отплясывающего в храме юродивым.