Отворачиваясь, смотрю вдаль, пытаясь отыскать противоположный берег, уже погружаясь в собственные мысли и события прошлого.
— Мне не с чем сравнивать, я ведь никогда не была нормальной, — и тут я вздрагиваю, когда смысл произнесённой фразы доходит до меня. Сейчас же исправляюсь. — Ну в смысле обычной!
На душе резко тяжелеет, и я пытаюсь отстраниться и переключить внимание.
Нет, берег сложно рассмотреть — вижу только плавающих вблизи уточек, потому что эта часть неплохо освещена. Селезни очень красивые, с зелёными головками, смешно щелкают яркими клювиками. Птицы важно плывут, и, должно быть, недовольно размышляют, кто посмел потревожить их покой.
— И тем не менее? — настаивает мужчина.
— А вы разве не заметили, — отрываю пару небольших ломтей и бросаю в воду, наблюдая, как голодные птицы несутся к маленьким съедобным кусочкам и жадно проглатывают, — что я везде как белая ворона?
Я легко это произношу, без обид. Ровно. Спокойно. Я просто привыкла и научилась принимать этот факт. Да, я вот такая. И ничто этого не исправит. Когда-то давно я относилась к этому, как к болезни, а теперь — именно как к особенности.
— Нет, не заметил.
— Значит, у вас проблемы со зрением.
— Мне неловко тебя расстраивать, — как обычно, с сарказмом выдаёт Мариб, — но мое зрение идеально.
«Как и ты сам».
Не вижу смысла разводить полемику, поэтому просто молча закидываю голодным уткам ещё пару кусочков хлеба.
Молчание затягивается. А атмосфера… мне неловко находиться рядом с этим мужчиной. Я стараюсь даже не смотреть в его сторону, потому что боюсь, он заметит, как долго я не могу отвести взгляд. Меня тянет к нему, и это плохо…
— У тебя проблемы из-за этого?
Не отстаёт. Настойчивый.
— Вы интересуетесь с определенной целью?
— Да. Мне это действительно интересно.
— Теперь нет проблем. Все нормально, — ещё немного целеустремленного мужского упорства, и я выдам все, что тяжким грузом лежит на душе и уже подкатывает к горлу.
— А раньше? Например, в детстве?
Я печально улыбаюсь в наступающую темноту, понимая, что он вряд ли заметит. И очень надеюсь, не почувствует неуловимых изменений моего голоса.
— Если бы у меня была возможность навсегда забыть своё детство, я бы с превеликим удовольствием это сделала.
Ну вот я и произнесла эти горькие, мучающие меня слова.
— Почему?
— Приятного мало — быть не такой как все.
— Совсем тяжко было?
— Смотря с чем сравнивать. Но в детстве было намного хуже, чем сейчас. Все же сейчас я общаюсь со взрослыми людьми, которые как минимум тактично молчат, не тыкая в мою внешность. А дети в каком-то смысле более жестоки и не прощают, если кто-то выделяется из общей массы. В институте стало немного проще и свободнее. А вот школу я ненавидела всей душой. Честно.
Тянусь к чаю, чтобы пригубить уже остывший напиток. Морщусь и вновь отставляю его в сторону.
— У меня не было подруг. Когда я считала, что наконец-то познакомилась с девочкой, которая ценит во мне внутренние качества, все надежды рассыпались в пыль, всегда. Каждый раз, — смотрю на безразмерное небо, отмечая, что здесь видны звёзды. Красиво. — Но хуже всего, что не существовало ни единого места, где бы я чувствовала себя в безопасности.
— А дома? Тебя ведь бабушка воспитывала? Они всегда оберегают внуков, — поворачиваю голову и отмечаю, что Мариб придвинулся совсем близко и повернулся ко мне корпусом, опираясь на локоть и потирая подушечной пальца бороду. Его взгляд отчего-то кажется ещё более темным и глубоким, чем всегда.
