– Что тут было, прапорщик Чингачгук? – спросил я.
– Налет бабки Поли, – пробурчал Филиппов, снимая перья с головы, – Владимир Алексеевич к военкому зайдите, он только спрашивал вас.
– А он про налет бабки знает?
– Она так тут орала, что наверняка знает. Кстати, на вас сильно ругалась, обещала сделать из вашей, извиняюсь, шкуры прикроватный коврик. Правда, я не понял, причем здесь почтовый ящик.
– При случае спрошу у нее, – пообещал я и пошел к военкому.
У военкома был вид человека, который третий день мучается зубами, когда я постучал в дверь и спросив разрешение, вошел в его кабинет. Он неосторожно, явно думая о чем-то другом, спросил меня про тренировку, и я конечно принялся грузить его своими проблемами, особенно напирая на слабость материальной базы. Только на этой тренировке школьники-гунны успели испортить три плаката, писанных на ватмане тушью, порвать пять указателей и забрать с собой на память о сегодняшнем дне два ящика под картотеку. Я, понятное дело, сильно преувеличивал масштабы урона, но пару указателей школьники и правда сорвали со стен и куда-то перенаправили. Один указатель, со слов директора школы был к концу занятий направлен на его кабинет, рядом висела табличка «Осторожно – злая собака!». Но раз, в кои веки, военком интересуется чьими-то проблемами, всегда нужно выдавать их по максимуму.
– Ладно, будет тебе белка, будет и свисток, – пообещал Анатолий Петрович, глянув на меня так, будто я был основной причиной болезни его зубов, – тут телега пришла. На тебя.
– В смысле жалоба? – уточнил я.
– В смысле жалоба, – подтвердил военком, – устная пока.
– От бабы Полины?
– Нет.
– Значит от Бурмистрова.
– И не от Бурмистрова…
– Ну, тогда не знаю. Не считая Билла Клинтона, больше ни с кем я в неприязненных отношениях не состою.
– А с Николаевым ты в каких отношениях состоишь, в приязненных? – спросил Анатолий Петрович. Он встал из-за стола и прошелся по кабинету.
– С которым из них? – спросил я, – только по Тейкову я знаю четырех Николаевых.
– Николаев Владимир Евгеньевич, мэр нашего города, – хмуро сказал Марчак, – в твой список входит?
– Мэр?! – поразился я, – про него я даже не подумал. Значит, я пять Николаевых знаю.
– Да хоть сто, – Анатолий Петрович присел на один стульев красного цвета, стоявших вдоль стены с окнами, – присаживайся, в ногах правды нет. Где ты ему на хвост наступил?
Я присел через стул от него.
– Так на меня уже мэры жалуются? – удивился я, – товарищ полковник, моя самооценка повышается.
– Хрен с ней, с твоей самооценкой, – военком изучающе смотрел на меня, – лучше скажи, откуда у вас вражда пошла.
– Да нет у меня никакой вражды, хоть обыщите, – ответил я, – а он на что жалуется?
– Говорит, что ты груб и несдержан, – поморщился Марчак, – советует мне тебя перевести на другое место службы… в другом регионе.
– Вероятно, он меня с кем-то спутал, – твердо заявил я, – я его вижу раз в год, на митинге 9-го мая, и то издалека, где бы я ему грубил?
– И нигде не орал на него?
Я посмотрел на военкома и вспомнил.
– Ну что, вспомнил? – сразу понял военком.
– Вспомнил, – признал я, – хорошая у Николаева память. Не зря он мэр.
– Ладно, Николаевскую память пока оставим в покое, сейчас просто расскажи: что, где, когда.
– Единственный раз, когда мы с ним беседовали, в прошлом году, кажется в январе месяце, когда в Чечне погиб Вышлов, это еще до вас было, я просил у него материальной поддержки для матери погибшего. Николаев отказал, и я ему сказал, что он не прав.
