Словно по волшебству, мирная сцена рассыпалась. Анка, мгновенно сбросив с себя показное спокойствие, уже была у своего "Льюиса", установленного на треноге у края платформы. Ее движения были отточены до автоматизма: щелчок встающего на место диска с патронами, лязг передернутого затвора. Лицо ее стало сосредоточенным и жестким, в серых глазах не осталось и тени утренней задумчивости – лишь стальная решимость.
Петька, подскочив, схватил свою верную трехлинейку, прислоненную к стене вагона. На мгновение его лицо исказил страх – слишком хорошо он помнил эти безглазые, вечно голодные морды, их нечеловеческую быстроту и силу. Но тут же он поймал взгляд Анки, которая, не оборачиваясь, уверенно проверяла прицел. Желание не ударить в грязь лицом перед ней, показать свою удаль, пересилило первобытный ужас. Он лихорадочно проверил затвор, припал к прикладу, стараясь унять дрожь в руках.
– Сейчас я им покажу, паразитам! – пробормотал он себе под нос, больше для храбрости.
Фурманов, отбросив газету, которая тут же подхватил и закружил степной ветер, выхватил из кобуры свой Наган. Лицо его было бледным, но решительным.
– Контрреволюционная нечисть! Отродье империализма! – провозгласил он, скорее для себя, чем для окружающих, занимая позицию у двери штабного вагона, готовый огрызаться огнем в случае прорыва. В его глазах горел фанатичный огонь борца, для которого эти твари были еще одним, самым омерзительным проявлением враждебного мира.
Пыльное облако приблизилось с ужасающей скоростью, распадаясь на отдельные, суетливо бегущие фигуры. Это была небольшая, но яростная орда – может, три-четыре десятка ходячих упырей. Они неслись вперед с той самой противоестественной резвостью, которую приобрели после последней мутации вируса, их нескладные движения были полны голодной, слепой ярости. Оборванная одежда хлопала на иссохших телах, из разинутых ртов вырывалось утробное, хриплое рычание.
– Огонь! – скомандовал Чапаев, когда первая волна тварей оказалась на расстоянии уверенного выстрела.
Первой заговорила Анка. Ее "Льюис" забился в руках, выплевывая короткие, точные очереди. Тяжелые пули с отвратительным звуком впивались в набегающие тела, отбрасывая их назад, разрывая гниющую плоть. Анка стреляла не спеша, экономя патроны, но каждый ее выстрел находил цель. На ее лице не было ни страха, ни ненависти – лишь холодная, сосредоточенная работа, смертоносный танец умелого воина. Несколько упырей, бежавших в авангарде, споткнулись и рухнули, разметав конечности.
Петька, вдохновленный ее хладнокровием, тоже открыл огонь. Первые несколько выстрелов прошли мимо – руки все еще подрагивали, а сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Но потом он взял себя в руки, вспомнил чапаевские уроки стрельбы.
– Спокойно, Петька, спокойно… Целься в башку, аль в грудину… – Он поймал в прицел ковыляющую тварь, задержал дыхание и плавно нажал на спуск. Упырь дернулся и неуклюже завалился набок. – Есть! – вырвалось у Петьки. Он тут же передернул затвор и выстрелил снова, на этот раз удачнее. Он стрелял азартно, нет-нет да и поглядывая на Анку, словно ожидая ее одобрения.
– Видала, Анка?! Я тоже не промах! – хотелось крикнуть ему, но крик застревал в горле, смешиваясь с грохотом выстрелов.
Несмотря на плотный огонь, несколько самых быстрых и настырных упырей прорвались сквозь свинцовый заслон и уже карабкались на невысокую насыпь, ведущую к платформе. Их когтистые руки скребли по металлу, пустые глазницы были устремлены на живую плоть.
