– А ну, получай, нечисть! – Чапаев, до этого внимательно следивший за боем и раздававший короткие команды, выхватил из ножен свою знаменитую шашку. Клинок молнией сверкнул в утреннем солнце. С яростным криком: "Вот вам, паразиты, мировая революция!" – он бросился навстречу прорвавшимся тварям.
Его бурка взметнулась за спиной, как крылья черного ангела мщения. Первый упырь, уже занесший когтистую лапу над краем платформы, получил страшный удар поперек туловища – шашка рассекла его почти надвое. Второй, пытавшийся обойти Чапаева сбоку, лишился головы, которая с глухим стуком откатилась по доскам. Василий Иванович рубил сплеча, с той яростью и отчаянием, с какой бился и в Гражданскую. Каждый его удар был смертелен, каждый выкрик – полон несломленного духа. Это был не просто бой – это был танец смерти, в котором комдив вкладывал всю свою ненависть к этим тварям, отнявшим у него страну, товарищей, будущее.
Фурманов, видя, что враг подобрался вплотную, тоже открыл огонь из своего Нагана. Он стрелял реже, но целился тщательно, стараясь поддержать Чапаева.
– Смерть выродкам! Не пройдете, гады! – выкрикивал он, и в его голосе слышалась не только ненависть, но и отчаяние человека, видящего, как рушатся все его идеалы перед лицом этой слепой, безмозглой силы.
Бой был коротким, но неистовым. Минут через пять-семь все было кончено. Последний упырь, сраженный меткой Петькиной пулей в голову, рухнул у самых ног Чапаева. Комдив, тяжело дыша, опустил дымящуюся шашку. Его лицо было перепачкано чем-то темным, бурка изорвана в нескольких местах.
Наступила оглушительная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием остывающего ствола "Льюиса" да прерывистым дыханием бойцов. Воздух наполнился едким запахом пороха и тошнотворной вонью разлагающейся плоти, теперь уже свежей. Вокруг платформы и на склоне насыпи валялись неподвижные, изуродованные тела упырей. "Багряный закат" оправдал свое название, окрасив землю под бронепоездом в новые, зловещие тона.
Тишина, наступившая после короткой, яростной схватки, давила на уши. Запах пороха смешивался с отвратительным смрадом, исходящим от растерзанных тел упырей, валявшихся вокруг бронепоезда, словно жуткие трофеи. Петька, все еще возбужденный боем и гордый своими меткими выстрелами, украдкой поглядывал на Анку, которая, не говоря ни слова, методично перезаряжала диски к своему "Льюису". Ее лицо было спокойным, но в глубине серых глаз застыла ледяная сосредоточенность. Чапаев, вытирая шашку о край бурки, оглядывал поле недавней битвы. Морщины на его лбу залегли глубже. Даже такая маленькая победа в этом мире давалась дорогой ценой – ценой патронов, нервов и постоянно висящей над ними угрозы.
Фурманов, поправив съехавшую набок фуражку, подошел к краю платформы. – Вот она, звериная сущность контрреволюции, доведенная до своего логического конца, – проговорил он, глядя на неподвижные тела. – Слепая, бездумная жажда разрушения. Наша задача – не только выжить, но и сохранить в себе человека, товарищи, не уподобиться им.
В этот момент из радиорубки, располагавшейся в одном из передних вагонов, высунулся бледный, взъерошенный радист – молодой парень по фамилии Синицын, еще до войны мечтавший о небе и самолетах, а теперь вслушивающийся в треск эфира, ловящий обрывки сигналов из умирающего мира.
– Товарищ командир! Товарищ комиссар! – его голос дрожал от волнения и плохо скрываемого страха. – Срочная шифровка! Из Самары! Высшей важности!
