– Больше ничего не заметил? – допытывался пан Ружевич, поражённый рассказом. – Может ещё кто-то или что-то там было? Вспомни хорошенько.
– Ну… мне показалось… – неуверенно пожал плечами хлопец, – человек ещё мелькнул в лесу… В нашу сторону вроде как спешил. Хотя… может, от страху почудилось. Мне ведь хватило и того, что увидел. А что-то ещё разглядывать некогда было. Всё так быстро произошло… Может, и было ещё что-то… Я не заметил.
– А мне вот почему-то кажется, – опять встрял в разговор Демьян, – что возле Буслаев никого и не было, кроме Асташонка, а посему не будет же он наговаривать, что сам себя бачив, а? Вот я к чему клоню!
– Опять ты, Демьян, за своё, – снова вступилась за Ефимку Авдотья. – А хлопец ведь там и сбежать мог, да вот о других подумал, не бросил. В таком переплёте немногие из вас, мужиков, поступили бы так, а уж ты, Дёма, и подавно только б о своей шкуре пекся! – Совсем осмелела баба, и ей даже доставляло некоторое удовольствие прилюдно посрамить нерешительных мужиков.
– Ты говори, да не заговаривайся! – огрызнулся Демьян. – Кто знает, что там за переплёт был? Может, и не было никакого переплёта? А если и был, то откуда нам всем знать, кто его утворил? А? Кто докажет, что этот лихоимец правду говорит? Лушка?
– Всё, Демьян, остынь! – уже с нескрываемым раздражением повысил голос Домаш Евсеич. – Пока всё не прояснится, нечего на хлопца всех чертей вешать! Лично я… В общем, такого не выдумаешь! – И, глянув на Ефимку, он сдержанно его подбодрил: – Не робей, всё образуется.
– Михей! – вдруг раздалось в толпе, и все в напряжении застыли.
Михей неожиданно вынырнул из-за дальнего хлева, который стоял почти у самого леса, и тут не надобно обладать богатым воображением, чтоб не догадаться, откуда он появился.
Какой-то дёрганой походкой Михей спешил прямиком к толпе. Было явно заметно, что он находился в сильнейшем возбуждении. Дышал порывисто, тяжело, с сиплым присвистом. Обычно люди так дышат после… долгого бега. И глаза! Тёмные, просто дикие глаза! Казалось, черные зрачки исподлобья буравили всех вместе и каждого в отдельности.
Люди, словно овцы перед волком, невольно сбились плотнее в кучу.
Перед Михеем не выказывал волнения только пан Ружевич. Он выжидающе смотрел на приближающегося своего работника, и его взгляд выражал лишь немой укор, мол, тут такое творится, а тебя черти носят невесть где!
Цыган молча подскочил к саням. На некоторое время он застыл, внимательно разглядывая представшую перед ним жуткую картину.
– Что скажешь? – тихо спросил пан Ружевич.
– А что люди говорят? – тоже тихо произнёс Михей.
– Да вон, на мальца всё валят… Говорят, напал, чтоб обобрать… – неуверенно ответил Ружевич, промолчав, однако, о высказанных подозрениях насчёт самого Михея.
– Головы каковы, и думы таковы, – себе под нос пробурчал Цыган и, подняв глаза на людей, угрюмо произнёс: – Человек такое не сделает… Неужели вы думаете, что это работа вот этого перепуганного хлопчика?
– Тогда чья? Уж не твоя ли часом? – раздался из толпы чей-то негромкий голос. Догадаться, кто это осмелился так сказать, было совсем не сложно: только Панас, едкий и язвительный на язык мужичок, никогда не мог удержаться, чтоб не отпустить какую-нибудь колкость.
Михей, похоже, сделал вид, что не расслышал этого выпада. Но вот для пущей ясности он ещё раз громко сказал:
– Обыкновенный человек такое творить не станет! Даже если б он и был извергом окаянным…
