Мое тело горело, словно в огне. Словно я очутилась в костре, пламя которого сделало меня всю настолько чувствительной, что каждое прикосновение даже сквозь тонкую ткань ощущалось остро, как ожог. Я клеймила его, пока задирала рубашку, клеймила себя, когда касалась его руками и губами. Тео меня не останавливал: то ли сдался под моим же напором, то ли решил мне показать и доказать, что люди хуже вервольфов. Моей человеческой части хотелось думать, что второе, волчице – что ее волк теперь в ее власти и его можно дразнить. С ним можно играть.
Впрочем, она не особо церемонилась, эта наглая сучка, ей хотелось ощутить его внутри себя, сжать его могучий ствол. Поэтому она торопилась… Или это я торопилась, насаживаясь на альфу.
Боль отрезвила: было больно почти так же, как в первый раз. Ощущение было, что его естество сейчас разорвет меня на части. Я всхлипнула и дернулась, чтобы привстать. Теодрик не позволил отодвинуться, только приподнял меня за талию, заставив откинуться назад.
– Глупая луна, – пробормотал он, покидая мое тело, а затем снова входя в меня, но на этот раз нежнее и осторожнее. – Ты воюешь со мной, считая нашу связь наказанием. Но на самом деле она способна стать самым сладким удовольствием. Говоришь: «не хочу», но все равно приходишь ко мне, кусаешься, чтобы я укусил в ответ.
Он насадил меня на себя, наклонил вперед и поймал губами сосок. Укусил, зализал, и я задохнулась от смены ощущений. Пока хватала губами резко ставший холодным воздух, Теодрик принялся размеренно, в ему одному известном ритме толкаться в меня, то покидая мое нутро, то заполняя до отказа.
– Ты воюешь со своим единственным преданным союзником. Как ты не поймешь, Ева? Мы с тобой навсегда связаны. Тебе не надо мне ничего доказывать. Не надо сомневаться во мне. Я уже целиком твой, а ты моя.
Мир перед моими глазами подернулся желтой дымкой, чувства обострились, и мне хотелось еще и еще. Этой греховной сладкой боли. Этого звериного наслаждения. Особенно, когда он снова приподнял меня и сменил угол. Теперь его мужское орудие задевало во мне ту самую заветную точку, заставляя кусать губы, только чтобы сдерживать уже даже не стоны – крики. От ленивой размеренности не осталось и следа, он вонзался в меня, вышибая искры в моем теле. Но все было иначе, чем в прошлый раз. Я будто чувствовала все по-другому.
По-звериному.
Он врезался в меня очередной раз, и я закричала-зарычала, чувствуя, как все внутри меня сжимается и пульсирует, а перед глазами уже не желтая дымка, а черная. Мое тело мягкое и податливое, и альфа пользуется этим. Потому что мы вновь меняемся местами, а затем он переворачивает меня на живот, приподнимая за ягодицы, и приставляет естество к моему горящему, влажному входу. Толчок – и он снова присваивает меня себе, я же утыкаюсь лицом в тонкую, неудобную подушку, чтобы никто не слышал моих криков.
Теодрик вонзается в меня и не забывает гладить тело, теперь он меня клеймит, я чувствую его руки везде: на своей груди, спине, бедрах, между моих ног, когда он оглаживает меня снаружи и таранит изнутри. Я задыхаюсь от этих прикосновений, от того, как внизу живота раскрывается яркий цветок наслаждения. Животного, дикого, острого.
Я вскрикиваю на пике, и альфа вонзается зубами в мое обнаженное плечо: тунику я где-то потеряла, или ее с меня стянули. Меня всю повторно скручивает от желанной судороги. Мне сладко и больно одновременно. Я сжимаюсь, делая наше слияние еще более сильным, и он рычит в ответ.
