– Только что заснула, всё капризничала… Зубки режутся у нас.
– Ох ты! Большая становится уже.
Осторожно открыл дверь и заглянул в светёлку.
– Спит… Почто сама, где твой Дивей?
– В Новый город подался с товаром…
– Тяжек хлеб его, как погляжу, отдыха не ведает в набивании мошны.
– Евпатий, – строго сказал отец. – Всякому своё. Кто отчину бережёт, кто товары стережёт. Не для всякого меч в руке хорош, кому и мерило сойдёт.
Любомила вздохнула озадаченно – она знала: брат считает, что всякий рязанец мужеского пола должен непременно быть воином и защищать землю от ворога внешнего, а уж потом кем захочется. А её муж Дивей – купец в третьем поколении, удачливый купец, весь в своего отца Звягу. В своё время батюшка решил, что породниться с богатым гостем Звягой, который часто бывает в заморских странах, хорошо. Евпатий был недоволен, но против родителя сказать не решился, однако Любомилу всякий раз вышучивал. Вот и сейчас не удержался, но сестра не обижалась, только сокрушалась всякий раз, что её суженый не воин.
– Евпатя, что скажу тебе, – прошептала на ухо, когда отец вышел в горницу.
– Что за таинство? – удивился брат.
– Днесь встретила дочь воеводы Данилы Данилыча Елену… О тебе спрашивала, где ты да что ты. Я сказала, что который день в стороже обретаешься. А она лишь вздохнула и далее пошла. Ох и ладная девка! Боевая такая! Говорит, сама бы взяла меч, будь отроком, да в сторожу с тобой поехала.
– И впрямь боевая девчонка! – ответил он, чтобы только ответить, и разом почувствовал, как радостно забилось сердце, как захлестнула всё его естество тёплая волна.
– Ой, Евпатя, а ты покраснел! – воскликнула Любомила. – Знать, люба она тебе?
– Сестрица родная, – прошептал Евпатий. – В целом свете ничего не страшусь, окромя гнева Божьего да немилости родительской… А при мыслях о ней робею, как служка монастырский пред ликом Спасителя. Прямо напасть какая-то!
– Да не напасть это, а – лада она твоя, искра Божья. Не страшись… Я знаю, что это такое, хоть и молодше тебя на два лета, а мы, бабы, в этом большее разумение обретаем и пораньше вас. Вот и Дивеюшка мой тако же робел и краской покрывался, хотя и не дружинник. Люб ты ей, верь мне, брате. Глаза её, что в зеркале венецианском, что в отражении воды, истину твердят: люб.
– Не серчай, сестрица, за Дивея, это я так, без злобы, – сердечно повинился перед сестрой. – Ведаю, что отчине нашей потребны и воины, и купцы, и землепашцы.
– Я не серчаю, брате, – ответила Любомила. – Да и он, мой супруг, почитает тебя, а над своим званием купецким и сам иной раз посмеивается.
– Ин ладно! – отвечал Евпатий. – Доскажи о Елене. Ране-то её и не видно было.
– Шестнадцатая весна минула девке, – говорила сестра. – Соблюдалась и грамоте училась в монастыре под Муромом. На днях только возвернулась под отчий кров.
– Евпатий! – раздался голос батюшки. – Зайди в горницу.
Лев Гаврилыч стоял у дубового стола и разглядывал большой кусок пергамента, на котором были изображены рязанские и владимирские земли, а также небольшой кусочек территории Дикого поля.
– Не дописал иконописец, – в сердцах произнёс Коловрат-старший. – Покажь, где огни наблюдались?
Евпатий всмотрелся и пальцем, не касаясь пергамента, указал в юго-восточном направлении.
– Здесь, батюшка, и чуть глубже…
– Пообвык не тыкать пальцем в сию драгоценную роспись? Хвалю! За наблюдательность тоже. А вот за то, что возвернулись, не прознав, что в степи происходит, за то похвалить никак не могу. А вот, будь князем либо воеводой твоим, подверг бы наказанию…
