Как долго она шла? По дороге вырвало пару раз. Спать хотелось невыносимо: глаза закрывались сами собой и, казалось, если присесть под какое-нибудь дерево хотя бы на пару минут… Однако, Милиа упрямо шла дальше. Странно, но она не проронила ни слезинки. Будто глаза иссякли.
Наконец, лес расступился и в предрассветных сумерках на горизонте замаячили огни просыпающегося Шилона и тянущиеся от него к небу столбики дыма печей и каминов. Из последних сил Милиа, продрогшая и едва державшаяся на ногах, устремилась к городу: туда, где ее ждал родной дом, тепло и еда – столько, сколько она сама захочет.
* * *
Она сидела на верхней ступеньке крыльца, задрав голову вверх, и смотрела на седое небо, роняющее мелкие снежинки, тут же тающие, стоило им только коснуться ее губ и ресниц. Первый поцелуй зимы.
Отец не пустил на порог. Даже не выслушал до конца. Бросил скупое «сама виновата» и захлопнул дверь прямо перед носом. Милиа кричала, плакала, колотила в нее кулаками и ногами – из окон одно за другим стали выглядывать заспанные лица соседей. Но все тщетно.
Нужно идти. Хоть куда-нибудь, пока совсем не окоченела. У нее ничегошеньки не осталось. Ни-че-го. С досадой подумала вдруг, что надо было захватить хотя бы серебряные столовые приборы из буфета в гостиной. Но откуда ей было знать, что все так обернется? Ненароком взгляд упал на обручальный браслет, тонкой золотой цепочкой обвивающий левое запястье. Хоть на что-то сгодится.
Милиа встала и чуть было не свалилась со ступенек вниз – ее повело, а очередной позыв рвоты оставил противный кислый привкус во рту – тошнить было больше нечем.
Она побрела на восток, к торговым улочкам, молясь Сиятельной, чтобы та не оставила ее. Город проснулся: фонарщики карабкались по приставным лестницам, гася фонари, по мокрой брусчатке улиц сновали экипажи, тянулись зевающие прохожие, поглядывающие на нее с опаской. А еще пахло свежим хлебом и – особенно сильно, так, что желудок болезненно сжимался в предвкушении – сдобными булочками с сушеной клюквой и сахарной помадкой, теми самыми, которыми славился на всю страну Шилон. И только сейчас, проходя мимо витрин, Милиа увидела собственное отражение с всклокоченными темно-русыми волосами и запекшейся чуть выше виска кровью. Она торопливо натянула свою бархатную накидку, уже почти не греющую, ниже, чтобы та прикрывала рану.
Ей повезло: ювелирная мастерская нашлась почти сразу же. Но пожилой хозяин, повертев браслет в тонких узловатых пальцах, покачал головой:
– Простите, госпожа, но я никак не могу принять его.
– Что? – сердце пропустило удар. – А как же…
– Это подделка, – заявил он категорично и брезгливо держа его двумя пальцами, будто червя, вернул браслет обратно.
– И что же мне делать? – прошептала Милиа, чувствуя, как в глазах темнеет, а пол уходит из-под ног.
– А мне почем знать? – равнодушно пожал ювелир плечами и, развернувшись, ушел за занавеску, отделяющую мастерскую от крохотного помещения, где он принимал посетителей.
Глава 3
Горе сеющим семена неправды,
ибо взойдут они и порослью своей
затмят солнце.
(Глас Шанти, Наставление о чести)
Голоса сливались в неразборчивый монотонный гул. Духота, пронизанная вонью горелых шкварок, людского пота и кислого пива, клонила в сон. Кимер осоловело уставился взглядом на дно пустой глиняной кружки, стыдливо прикрытой ошметками пены. Третья? Или четвертая? Он сбился со счета. Да и какая, к Маару, разница?
