Подозвал разносчицу. Однако, вместо нее подошел сам трактирщик.
– Давай еще, – промычал Кимер, постучав по столешнице ладонью.
– Иди-ка ты… домой, служитель, – склонившись над ним, сквозь зубы процедил мужчина.
– Гонишь? – криво усмехнулся он.
– Оглядись. Как ты им всем в глаза завтра смотреть будешь?
Кимер захохотал. Громко. Басисто. Уже и икота вцепилась в нутро, и слезы полились из глаз, а он все никак не мог остановится. Не было ему нужды поднимать взгляд на людей – за десятки лет в храме служитель изучил их вдоль и поперек. Кимер знал, что он там увидит.
Презрение. Отвращение. Стыд – не за себя, лакающих то же самое теплое вонючее пиво, а за него.
– Что? – отсмеявшись и утерев широкой ладонью слезы, громогласно, как привык на службе, спросил он заплетающимся языком. – Думаете, вы… лучше меня? А?
В зале повисла тишина – лишь с кухни доносилась вялая перебранка.
– Сидите тут… а завтра придете ко мне – беленькие, чистенькие… просить благословения… – все больше и больше распалялся Кимер, брызжа слюной. – А сами-то! Сами!
– Ты же клятву Златокудрой давал, – наконец, тявкнул кто-то из угла.
– Давал, – ухмыльнулся он, а потом широко развел руками, смахнув кружку со стола – та, тихо звякнув, раскололась на черепки. – Только все… нет больше вашей Богини. Не-е-ету!
В зале сначала робко, будто ворчание далекого грома, а потом все громче и громче стали возмущаться.
– Гони его в шею, Марин!
– Жрецы совсем распоясались.
– Пьянь подзаборная…
Кимер прикрыл глаза и блаженно улыбнулся. Как же он устал. Изо дня в день продолжать вранье. Делать вид, что все в порядке, что мир живет прежней жизнью. Но сейчас он положит конец этой игре.
***
Это была дневная служба. Кимер натянул ризу, плотно облепившую тело, с досадой покачал головой. Надев остальное облачение, коснулся лбом знака Сиятельной и вышел к алтарю. Нутро жгло от съеденной тушеной капусты, а во рту стояла горечь. Ведь знал же, что так будет, а все равно не удержался – да еще и миску вылизал.
Прихожане уже ждали его. Мать с трепетом прижимала к груди младенца, что-то нашептывая тому, а отец… Отец смотрел на него так, словно от служителя зависело, какое имя будет даровано Златокудрой. Кимер прямо на ходу привычно осенил их благословением и, достав из глубокого кармана потертый требник, повернулся к родителям спиной. Пожалуй, именно это его и спасло позже, когда все произошло.
Служитель зачитал отрывок из Писания, несколько молитв, окропил крохотные слюнявые губки соком канаго, смотревшемся чужеродно на лице ребенка и вернулся к Пламени.
– Златокудрая Тэли, яви нам свою милость. Даруй чаду сему имя и возьми нить судьбы его в свои Сиятельные длани, – пропел Кимер, с удовольствием вслушиваясь в эхо собственного голоса, загудевшее под сводами храма, и уставился в белые лепестки священного огня.
Мгновение. Еще одно. Пламя не отозвалось. В смятении служитель повторил моление шепотом, но богиня, словно издеваясь, молчала.
Ужас захлестнул с головой. За что? Почему Златокудрая не отвечает ему? Где он оступился? Но времени на размышления и самокопание не оставалось – Кимер уже затылком чувствовал, что родители подозревают неладное. Слава Сиятельной, они не видят его лицо.
«Что делать? Давай же, думай!» – лихорадочно соображал он, пытаясь найти выход из ситуации. – «Имя. Всего-то и нужно – дать ему имя. Никто и не заметит подвоха! Никто не узнает, что оно не настоящее».
