– Ну. Заедете, что ли?
– Заедем, чего же…
Лицо Трофимыча, худое, в глубоких морщинах, давно не бритое и обросшее белой щетиной, не изменилось, но вздохнул он облегченно, посмотрел на Жебровского:
– А ты на Лепёхинском месте? – спросил, будто маленько извинялся, что набился в попутчики.
– Да…
– Хороший участок, маловат только, а так Лепёха-то рукастый, царствие небесное. Я бывал. Сходились иногда: Генка Милютин, Лепёха да я. – Дед вдруг ощерился малозубым ртом и заблестел глазом: – Раз дня три пьянствовали! Хороший год был. Мы пьем сидим, а у нас соболя ловятся – во как бывало! У Лепёхина бражки было две фляги, так всю уели, мать ее…
Дед замолчал. Потом стал подниматься.
– Ну ладно, пойду… кобеля проверю, чтоб не ушел куда, давайте… – Трофимыч подал всем руку, – а то я своих разогнал, не пускают, старуха с дочкой… ревут!
Трофимыч натянул шапку на уши и, застегивая ватник, вышел.
– За семьдесят уже, а тянет в тайгу… – Дядь Саша задумчиво глядел на дверь, закрывшуюся за стариком. – Всю жизнь в лесу, а все равно…
– Привычка, видать… семьдесят два ему. – Колька сунул в рот очередную сигарету.
– Я ни разу не охотился… так чтоб вот. И не хотелось. Никакого простора. На море могу хоть месяц смотреть, а в лесу мне скучно. А Трофимыча в лес тянет. Я раньше думал, что человек к старости тупее как-то становится, – ни хрена. Так иной раз завернет, – дядь Саша развел руками, – ой-ой-ой! Аж башка кружится. В молодости не было такого.
– А с Полинкой у тебя тоже башка кружится?
Дядь Саша глянул на Поваренка, тот, похоже, не шутил.
– Бывает, Коль, думаешь, сейчас сердце захлебнется и встанет. Особенно когда ее нет рядом. Дети же у меня, внуки… тоже вроде, но не так. – Дядь Саша замолк. – Меня до нее никто не любил. Нина-покойница? Жили нормально… Не ругались, а только не было такого, привыкли просто… Иногда проснусь ночью, гляжу на Полю и думаю, что это такое – я же в два раза старше. Думаю, может, просто мужиков молодых нет путних, да ведь есть же. За ней сколько народу ухлестывало. Вертолетчик этот из Николаевска. А? Как она со мной, почему?
– Да-а… – Колька забылся и достал сигарету из пачки, хотя его кубинская дымила в пепельнице. – Вот и Трофимыч, видно, так. Может, она ему тоже никогда не изменяла?
– Кто? – нахмурился дядь Саша.
– Тайга! Вот он от своей старухи и бежит к ней.
Мужики сидели молча, думая о своем. Печка трещала сырыми листвяными поленьями, да Колька отстукивал по спичечному коробку.
– А у тебя… – поднял Поваренок взгляд на Илью, – что же жена твоя… отпускает тебя?
Жебровский внимательно их слушал и думал о чем-то ответил не сразу:
– У меня жена почти ничего из того, что я люблю, не любит… Вот такую вот простую жизнь имею в виду… – Он покачал головой. – Ей это кажется примитивным.
– Взял бы разок в лес с собой… не на сезон, а вот так… – Поваренок задумался, как можно взять с собой бабу в лес. – Ну, там… за грибами сходить, ухи наварить… на выходные, короче!
– И чего? – не понял дядь Саша.
– Чего… – Колька и сам не понял, чего хотел: чтобы та московская баба полюбила тайгу или наоборот… – А ты сам-то чего хочешь? Чтобы она с тобой, что ли, ездила?
– Да нет, конечно… – Жебровский улыбнулся, – но… я же тоже с ней почти всю жизнь прожил. Меня в прошлом году не было почти четыре месяца, она вроде и соскучилась, а на другой день уже всё. Как будто и не охотился. Не расспросила ничего… даже фотографии не посмотрела.
