К
счастью, это, на грани равнодушия, отношение к перспективному виду вооружения,
легко лечилось. Достаточно было, сморщив нос, посетовать, что коли бы у
Морского министра была бы четко выраженная позиция, так и мы бы изыскали
возможность профинансировать постройку полудюжины таких судов. Взять хотя бы
Черное море. Когда еще мы там полноценные броненосцы заимеем. А вот миноносок
могли бы нашлепать хоть двадцать штук.
Всего
месяц понадобился Краббе, чтоб определиться с запросами, и предъявить мне
первоначальные требования по техническим характеристикам требующегося для новых
кораблей двигателя. Особо подчеркнул, что коли размерности у машины выйдут за
пределы требуемого, так и строить будем не миноносцы, а легкие крейсера. А это
совсем другая цена. Я тоже молчать не стал. Ответственно ему заявил, что раз
только в этом дело, так решим уж с Божьей помощью. Но вот если мне в чертеже
что-то окажется не по нраву, рисовать чертежники станут до полного исключения
моих претензий.
Конечно,
покричали друг на друга. Мой лексикон обогатился новыми идиоматическими
выражениями, а фантазия Краббе – новыми способами сексуальных извращений. Но,
таки, пришли к соглашению. И, как в том анекдоте о новых русских, он побежал
выписывать заказ на первоначальное конструирование первого в серии корабля
новейшего класса, а я пошел к Рейтерну с предложением изыскать возможность
увеличить бюджет Морского ведомства на пяток миллионов рублей. Серебром.
А
двигатель? А, что – двигатель? На Томском Механическом заводе уже года с два,
как стоял на козлах испытательного стенда прототип паротурбинного двигателя. Собрать-то
его энтузиасты собрали, испытать-то испытали, а вот куда применить не выдумали.
Для паровозов мощность была избыточной. Для авиации – вес зашкаливающий. Для
речных, или даже – морских, судов, крутящий момент оказался чрезмерным. Лучший
КПД двигатель выдавал при постоянно-высоких оборотах, а в режимах, требующихся
для движения тех же паровозов, выигрыш в силе оказался незначительным. Не к
чему турбина машине, разгоняющейся до пятидесяти верст в час раз в год, да и то
под горку.
Миноносцам
же турбина была прямо-таки – то, что доктор прописал. Отправил Коле справку с
ТТХ паровой турбины, и посчитал, что долг мой выполнен. Пусть теперь инженеры
решают, что с этим чудо-юдом делать.
Через
полгода, когдая уже и забыл почти тот разговор, Николай Карлович, после очередного
заседания Совета Министров, придержал меня в зале. С донельзя загадочным видом
извлек из папки сложенный вчетверо лист с чертежом, и расстелил его на столе.
Да еще и погладил потом. Нежно так. Как гладят верную лошадку, вывезшую
всадника из-под обстрела.
- И
что это за угребище? – вырвалось у меня. – Пограничник что ли?
- Чего
это пограничник? – побагровел от ярости морской министр.
- Ну,
похож на торговца. Чтоб не выделяться среди водных барышников.
- Экий
ты грубый, Гера, - огорчился Краббе. – Люди старались. Чертили. А ты его барышником
обозвал. Это миноносец. Получше, кстати, галльских будет.
- Не.
Не будет, - отрезал я. – На это у меня денег нет.
И пока
Коля ослаблял тугой галстук, подбирая фразу по-красочнее живописующую всю
глубину моего грехопадения, я взял карандаш, и на обратной, чистой, стороне
листа начертил нечто совершенно другое.
- Это
что? – мать-перемать, и итить не дойтить.
- Это,
друг мой Коля, настоящий миноносец. А то что вышло у твоих рисовальщиков – это
в прошлом веке устаревшая хрень. Вперед нужно смотреть, господин адмирал.
Вперед! На десятки лет вперед. Нет у Отчизны лишних денег, каждые десять лет вам
флот заново строить. А это судно и через тридцать лет будет d'une manière
opportune. Проведем ему upgrade,
заменим машину на самую новую. Воткнем пару новейших пушек, и будем еще двадцать
лет турка кошмарить. Comprendre?
