Илья, похлопав мужика по спине, тут же уехал, пожелав легких Ксении родов. Дудихин же, понуро кивнув, поплелся от дома прочь, погруженный в недобрые мысли. Поплелся, опустив голову, не разбирая дороги. Остановился он только тогда, когда миновал последнюю избу, и тянувшуюся за ней на половину упавшую изгородь. В этом месте широкая деревенская улица сужалась до размеров трех-четырех тропинок, уходящих в поля. Плотник развернулся на месте, потому как дальше ему идти было некуда. Вряд ли кто-то ждал его в соседней деревне. Единственные родные люди остались в маленькой избенке на два окна, с покосившейся крышею. И сейчас их станет на одного человека больше. А ведь его еще и кормить надо.
Ерофей побрел назад, осознавая тяжесть свалившегося на него бремени.
Тут со стороны деревни показалась громыхающая ему на встречу телега, запряженная низкорослой коренастой лошадкой. В ней развеселые двое: Филимон и Петруха. Филимон о чем-то с увлечением рассказывал, размахивая руками, а Петруха правил вожжами, поддакивая приятелю.
– О, глядикося, сам Ерофей к нам пожаловал! – воскликнул Петруха, разглядев на тропинке Дудихина.
Филимон толкнул его в бок.
– Ты чаво!
– Ничаво! А вдруг, он выпимши? Ишь, стоит как истукан, не шевелится.
Телега сбавила скорость, будто бы надобность, по которой друзья ехали из деревни, резко пропала. Поровнявшись с плотником, Петруха натянул вожжи.
– Как дела, Ерофей Егорович? – деликатно спросил он, – Слышали мы, Ксения твоя рожает. Счастливо разрешиться от бремени!
Дудихин глядел на приятелей исподлобья. Его широкая грудь вздымалась и опускалась, с шумным и грозным выдыхом. Приятели быстро изменились в лице и еще больше насторожились.
– Ерофей Егорович? – прошептал Филимон, – Что случилось?
– Случилось, – просопел Ерофей, – Случилось то, что вы, негодяи, затеяли землю у нас отобрать, по тайному сговору.
– Мы? – открыл рот Филимон.
– Да! А еще бывшего голову извести, и на меня всю вину повесить. Не так что ли?
– Упаси, Бог, Ерофеюшка! Да кто тебе такое сказал?!
Упыри истово закрестились. Петруха, при этом, даже снял шапку.
– Так вот я вам сейчас ноги-то повыдергиваю!
Дудихин сжал кулаки и шагнул им навстречу. Удальцов с телеги как ветром сдуло. Оба, не сговариваясь, припустили обратно в деревню.
– Стойте, мерзавцы! Сукины дети!
В своем гневе Дудихин был страшен. Никто из местных не решался вступать с ним в кулачные прения. И Филимон с Петрухою были не исключение.
Ерофей, добежав до ближайшей ограды и, выломав из нее увесистую жердину, погнался за ними дальше, на радость случайным прохожим и зрителям. Все деревенские справедливо полагали, что эти супчики давно напрашивались. Один, за то, что ссужал деньгами за большие проценты, другой – за то, что ему в рот заглядывал. И вообще, за все.
Пробежав всю деревню насквозь, Филимон с Петрухою почти выдохлись. Они едва волочили ноги, то и дело оглядываясь на преследователя. Дудихин и сам подустал, волоча за собою жердь. Однако, никто из троих сдаваться не собирался.
– Сейчас я вас догоню, сволочи! Сейчас! – повторял Ерофей.
– Оступись, Ерофеюшка, – отговаривали его приятели.
– Ни за что, – мотал головою Дудихин, – Вы мне за все ответите, падлы.
– А мы-то при чем? Ежели ты про статью говоришь, то во всем твой Ильюха зачинщик. Он главный, …с него и спрашивай.
– Врете, гниды! У Ильюхи хозяйства нет. Зачем ему земля с покосами?
