Лето 1852 года. Слободской уезд. Трушниковская волость. Даревня Нелесово
Ворота сарая трещали, готовясь рухнуть под натиском напирающей с улицы челяди…. Городской голова Гурдин беспомощно скользил ногами по земляному полу, усыпанному грязной соломой, и кричал:
– Да не копайся ты, … Василич! Давай скорее!
Становой пристав лихорадочно метался в поисках кочерги или оглобли, чем можно припереть дверь. Ничего подходящего, однако же, не находил, поэтому кричал в ответ:
– Нету, Ваня, мать твою! Ни бревна, ни черта лысого!
Гурдин, упершись другим боком, постарался дотянуться высвобожденной рукою до деревянной лопаты, стоящей у стены.
– Вот зараза! Знал бы заранее, что так получится, ни за чтоб не поддался на твою агитацию: поехали, мол, не деньгами, так сеном оброк возьмем!
– Так, значит, я виноват, да?!
– А кто?! – вопил Гурднин.
– Нет уж, дудки! Мужики тебя побьют, а я представитель власти. Меня и пальцем не тронут.
– Как же! Плевать им на твою власть! Не видишь, – это бунт!
Толпа снаружи отлегла и все стихло. Бунтовщики отошли в сторону и стали держать совет. До укрывшихся в сарае доносились лишь отдельные фразы, но целого разговора было не разобрать. Впрочем, планы охочих до расправы крестьян были понятны без слов.
– Совещаются, – прошептал пристав, – Что-то будет.
Гурдин, прищурившись одним глазом, пытался разглядеть хоть что-нибудь через узкую щель меж досок, но дальше сажени не видел. Из толпы зевак, состоящей так же из деревенских баб и ребятишек различного возраста, отделился семилетний пострел, подбежал к сараю и плюнул в то самое место, откуда выглядывал Иван Дмитрич. Городской голова резко отпрянул от ворот, ударился затылком о невысокую балку, и сел на пол.
– Падлюка-а-а! – простонал он, вытирая глаз.
– Это только начало, – злорадно усмехнулся пристав.
– Молчи лучше! – огрызнулся Гурдин.
– Эй, вы! – донеслось снаружи, – Выходите оба! Иначе сожгем сараюшку!
– Зачем жечь-то! – прошептал голова, поспешно поднимаясь на ноги.
Перспектива оказаться поджаренным за три осьмушки сена его не устраивала.
– Здесь люди, православны-я-а! – завопил он не своим голосом, – Не губите, Христа ради-и!
Голенищев от крика вздрогнул. Он понимал, что мужики вряд ли решаться на поджог, иначе всю деревню спалить можно, а вот угроза физической расправы и кровавого беспредела перед ним красочно замаячила. По большому счету – черт с ним, с Гурдиным! – рассуждал пристав, – Возмещение оброка – его проблема! Мне бы самому выпутаться. И единственным шансом для спасения, хотя, довольно призрачным, оставался факт присутствия среди бунтовщиков сына деревенского батюшки Ильи Поклонова. С ним он водил некое подобие дружбы, и неоднократно пил водку в городе.
