– И то, правда, – зачесались мужики, – Чегой-то мы не подумали. Свяжем его, и в амбар.
– Ты как, Ерофей? – Поклонов ткнул Дудихина в бок, – Возьмешь на постой оброкодержателя? Ишь, как мужики на него зыркают. Не доглядишь – пришибут, чего доброго. А комиссия из уезда примчится вскорости, так и выпустим.
– Ой, ли? – прищурился Дудихин.
– Прибудет, дай срок, – кивнул Поклонов.
Гурдин, ожидая окончательного приговора, сидел на земле, вздрагивая плечами и размазывая по рубахе кровь. Он хлюпал разбитым носом и ошалело взирал на сгрудившихся вокруг него экзекуторов, не подозревая о своей дальнейшей участи.
– Ну что, Иван Дмитрич?
Илья принял молчание Дудихина как согласие.
– Милости просим на новую хату. Там, правда, не прибрано и мышей полно, в сарайчике, …ну да ладно.
***
– Вот же, сволочи! Вот сукины дети! – фыркал становой, расплескивая воду и умываясь прямо из бочки на другом конце деревни, – Я этого не оставлю! Вы меня знаете!
Босоногая девчонка, уворачиваясь от шумных брызг, приплясывала рядом, держа наготове полотенце. Она с нескрываемым любопытством разглядывала побитого и растрепанного представителя власти, пытающегося привести себя в порядок. Особенно ее заинтересовали отпечатавшиеся на спине и брюках следы пыльных сапог.
– Давайте, хоть, одежду почищу, – ехидно улыбалась девочка.
Она, конечно же, понимала, как такое могло случиться – ее отец частенько появлялся в таком виде после деревенских праздников, однако, продолжала выказывать неведение.
– Некогда, – мотал головою пристав, ополаскивая шею.
– И где вас так угораздило? В канаву упали?
– Ты мне еще! – огрызнулся Голенищев, выхватывая полотенце, – Скажи отцу, чтоб коляску закладывал. В Слободской поеду. Быстро!
***
Бричка станового тряслась по дорожным ухабам в сторону Путейского.
Ну, погодите, черти! – ругался в полголоса Голенищев, – Посмотрим, какие вы песенки запоете, когда я исправника привезу. Вы мне за все ответите, мужичье неблагодарное.
Проселочная дорога ныряла в лес. Версты через две должна была появиться соседняя деревня. Голенищев планировал остановиться в ней и прихватить в дежурной избе кой-чего из провизии: путь в Слободской был неблизким.
– Здрасьте-пожалуйста! – воскликнул Николай Васильевич, и натянул вожжи.
В паре саженей от остановившейся лошади, ногами к дороге, сидел здоровенный мужик, опираясь спиною о дерево. Холщовая сумка с широкой кожаной лямкою, какие бывают у пастухов, лежала открытая рядом. Поверх нее – поеденное яблоко. Тряпичная шляпа с широкими полями надвинута на лицо, обветренные руки с аккуратно подстриженными ногтями сложены на животе. Выглядело все так, будто мужик долго ожидал кого-нибудь из попутно проезжающих, да и уснул в тенечке.
– Ей! – крикнул становой, не выходя из брички, – Любезный! Ты чего рассиживаешь? Не положено!
Сидящий под деревом даже не шелохнулся.
– Оглох, что ли?! – повторил с раздражением пристав, – Тебе говорю, проваливай!
Черная ворона, сорвавшись с высокой елки, неожиданно спикировала на Голенищева и взмыла вверх. Пристав подскочил, и выронил вожжи.
– Чертова бестия!
Оглядевшись по сторонам, словно бы опасаясь подвоха, Николай Васильевич бесшумно спрыгнул на землю и медленно, шаг за шагом, подошел к спящему. Он, конечно же, не боялся разбойников. В окрестных лесах их не было. Но в свете последних событий в Нелесово, так и жди подлянки со стороны местных жителей.
