Воровка памяти - страница 3

Я давно уяснила, что моя мама относилась ко мне не так, как большинство мам относятся к своим детям: как к лучикам света, от которых невозможно оторвать глаз. Меня она едва одаривала взглядом.

Но я всё равно любила её больше всех в мире, ведь другой мамы у меня не было. Я рисовала на стенах в её комнате, надеясь вызвать ответную любовь ко мне. Если подумать, я и свои истории-то сочиняла потому, что хотела убедить себя, что могу что-то изменить: например, выдуманное заклинание спасёт нас от выдуманного чудища, и мы отправимся в выдуманное убежище. Но Джерм права, сказав, что всё это бессмысленно.

А самое ужасное – что я и сама так думала.

Я вернулась в коридор, зажгла фонарик, потому что одна из лампочек в люстре перегорела, и спустилась по старым скрипучим ступенькам в подвал. Загрузив стиральную машину, я побежала назад, перепрыгивая через ступеньку: внизу у меня всегда мурашки бежали по коже.

Проходя через кухню, я достала из тайника блокнот.

У меня был план.

И хотя я совершенно этого не желала, именно с моего плана всё и началось.

Моя комната особенная – её украшала мама, которую я никогда не знала. Много лет назад, ещё до моего рождения, она раскрасила её яркими цветами, изобразив на потолке радуги и ангелов-хранителей. Вокруг окна она сделала красивую надпись: «Достаточно одной свечи, чтобы бросить вызов и очертить тьму», которая, как я выяснила позднее, была цитатой из дневника Анны Франк [2]. Я любила женщину, написавшую это на моей стене, и мечтала с ней познакомиться, потому что я совершенно точно её не знала.

С тех пор я добавила ко всему этому немало личных штрихов. Так, я заставила комнату книгами, которые утащила из маминой спальни: фантастикой, книгами по истории и искусству, биографиями. Они занимали все полки, втиснутые и утрамбованные под всеми возможными углами так, что не осталось ни единого зазора, и громоздились на прикроватной тумбочке. Были и другие мамины вещи: серебряный свисток с выгравированным на нём рисунком раковины, пара шёлковых тапочек и спичечный коробок из ресторана, который она, должно быть, когда-то давно посещала. В спальне стояла вторая кровать, и в шкафу лежал второй комплект постельного белья и подушек, как если бы мама в любой момент ждала прихода гостей. Я сделала из этой кровати крепость для своих старых мягких игрушек. Тишину спальни нарушало громкое тиканье старых настенных часов.

Вся стена у моей кровати была заклеена напоминаниями моего собственного сочинения: «Доброй ночи», «Спи крепко» и «Сладких снов, солнышко». На зеркале висели: «Да ты выросла, милая» и «Этот кривоватый передний зуб придаёт тебе шарма, дорогая». Я пыталась поддержать себя словами, которые обычно говорят мамы и папы, потому что иначе я бы точно потонула в чёрном омуте отчаяния из-за того, что у меня не было нормальных родителей.

Сев на кровать, я положила на колени блокнот и достала из комода целую стопку из сотни, если не больше, таких же блокнотов. У меня сжалось сердце. Я всегда жила с ощущением, что у меня всего половина души (не знаю, чем вызвано это ощущение – моими отношениями с мамой, смертью папы или чем-то ещё: оно просто было), и мои истории помогали заполнить эту пустоту. Подобно волшебному веретену, превращающему траву в золотую нить, они успокаивали мои разбушевавшиеся эмоции. Следом я достала из комода мою счастливую ручку и ещё пустые блокноты.