Воспоминания. Детство в Казани. - страница 17

В отличие от Эбэбэ, кулинарный ассортимент Эбкэй не характеризовался большим разнообразием, однако её супы и приготовленные в печке блюда были удивительно вкусными . Никогда не забуду картошку, поджаренную в масле на жаровне в духовке, и такой вкусной она казалась, что я набрасывался на неё, вернувшись зимой из школы голодный, замёрзший и усталый. Кусок чёрного хлеба и миска с румяной дымящейся картошкой – что может быть вкуснее! Ещё Эбкэй делала классные сухари из чёрствого чёрного хлеба. Она нарезала хлеб длинными полосками, похожими на современные картофельные чипсы, и сушила их на противне в остывающей печи.

Печь, как правило, зимой топилась один раз в день. Процедура ее растопки требовала недюжинной сноровки и предполагалось соблюдение определенных процедур: прежде всего выгребали из неё золу и остатки углей с предыдущего дня; нестлевшие угли складывались в отдельное ведро, чтобы позже использовать их для самовара, зола ссыпалась в другое ведро и могла использоваться для посыпки ступеней деревянной лестницы, ведущей на наш второй этаж дома, где мы жили. Основная же масса золы шла в ящик под лестницей, служивший отхожим местом для нашей кошки – Пушка. После того, как печь была вычищена и готова для новой топки, ножом отщипывали щепки от очень сухого полена. Не помню, чтобы в доме существовал специальный нож для этих целей: у отца, думаю, до таких мелочей не доходили руки. Шел в ход кухонный нож, только что резавший хлеб для завтрака. Щепки затем горкой складывались в печке, и на них аккуратно, создавая щели для воздушной тяги, нагромождались поленья, накануне принесённые из сарая. Сарай имели все квартиры, потому что жильцы дома обязательно запасали дрова на зиму с лета, и их надо было где-то хранить. Наш сарай располагалася при выходе на лестницу справа, и ходить туда в темноте казалось страшноватым. Однако в этот закуток бесстрашно бегал наш Пушок. Мы за него, наверное, опасались – ведь наш любимец мог и пропасть, однако зверек все же неизменно возвращался в квартиру. Вскоре после периодических пропаданий в дровянике в один прекрасный день в темном углу под лестницей на полати мы обнаружили горку крохотных пищащих пушистых котят – таким образом мы узнали, что наш Пушок не мальчик, а девочка, и теперь она стала мамой.

Мелкие щепки в печи при хорошей тяге быстро разгорались, и вслед за этим занимались и поленья, и через некоторое время бойкое пламя плясало в щелях чугунной дверки печки. Вот она и затоплена! Через часок стенки печки теплели, затем нагревались по-настоящему, и в квартире становилось тепло и уютно. Разогретые таким образом кирпичи, сложенные огромным кубом, называемым печью, постепенно отдавали свое тепло в окружающее пространство, тем самым обогревая дом до следующего утра. И затем весь процесс вновь повторялся, и так всю зиму. В самом чреве печки была сооружена духовка с чугунной плитой и двумя, как правило, отверстиями, покрываемыми кольцами разного диаметра, чтобы было можно ставить на плиту чугунки и плошки разного размера. В этой духовке в зимнее время и творились кулинарные чудеса. Одним из этих чудес Эбкэй были и замечательные ржаные сухари, равных которым не сискать! В дополнение к этому на общей кухне Эбкэй каждый день варила суп на керосинке.

Суп с лапшой на мясном, по большей части, говяжьем, бульоне с несколькими кусками хлеба неизменно подавался к ужину в нашей семье и ничего иного Эбкэй на керосинке приготовить не умела или не хотела, даже если бы и были продукты. «Опять суп!», часто жаловались мы с братом. Отец на это отвечал очень просто: «Можете тогда посидеть под столом пока мы с мамой кушаем суп и вместо этого покопаться в носу!» Строгий был человек наш отец, строгий подчас до бесжалостности.