Говоря это, она протянула Берендорфу письмо, запечатанное, как я успел заметить собственною его печатью. Командор хотел было бросить его за борт, но леди N не позволила этого сделать, и сломав печать показала ему чистый лист без единой надписи.
– Мне было бы больно думать, что вы навсегда останетесь при дурном обо мне мнении, – заметила она, – я позволяла себе угрожать, это правда, но никогда не намеревалась причинить никакого иного вреда.
– Вы действительно сняли немалую тяжесть с моего сердца, которое привыкло заключать в себе нежность и доверие, какие только может питать отец к дочери, и которому нелегко было примириться с мыслью, о том, что она способна ввергнуть его в пучину горя. Но, знайте, что ни при каких обстоятельствах я не был бы о вас дурного мнения.
Не стану утомлять вас подробностями боя, до которых, сударь, вы не охотник. Скажу кратко, что из почти сотни человек нашей команды уцелело не более двадцати, что друг мой Филипп был заколот шпагой, что Берендорф получил опасное ранение в голову, что Бакстон пал под градом пуль, закрывая моего друга, которого уберег своей смертью от гибели, что корабль наш был взят на абордаж и лорд N вручил дону Лекардо свою шпагу.
Нас построили в ряд, связали и представили победителю в качестве трофеев. Дон Лекардо очень любезно приветствовал лорда N, извинился перед его семейством за причиненное беспокойство, прося их снисходительности к тому обстоятельству, что он внезапно очутился в гостях на ««Эдгаре», хотя и не имел чести быть приглашенным.
Галеон его шел в испанские колонии, куда и нам вместе с грузом предлагалось следовать. Но Фортуне вновь было угодно пощадить нас. Той же ночью испанец был атакован двумя английскими кораблями, конвоировавшими груз, вышедший из Нью-Йорка и направлявшийся в старый свет. Скоро нападающие добрались до нас и мы, вновь взявшись за оружие, получили обратно свой «Эдгар». Впрочем, последний переходя их рук в руки, получил настолько серьезные повреждения, что лорд N счел более выгодным поджечь свою собственность, чем отводить ее на верфи, и приказав всем перебраться на наш транспорт, просил его капитана лечь в дрейф и искать любезности у командора английского конвоя, чтобы воспользоваться возможностью получить все необходимые для оставшегося нам перехода, припаса.
Мой друг не находил себе места. «Не имея обычных своих средств, чтобы отвлечься от снедавшего меня беспокойства, – рассказывал он мрачно бродил я без дела на палубе от бака до кормы. Поравнявшись с фигурой лорда N, который также будучи более пассажиром, чем командором на корабле имел много свободы и использовал ее для того чтобы предаваться горестному созерцанию горящего «Эдгара», я отдал ему честь и намеревался идти далее, как был им окликнут.
– Мичман, вам письмо от леди N, – проговорил капитан, протягивая мне запечатанный и сложенный вдвое лист бумаги.
Вероятно, впечатление от этого необыкновенного сообщения, так ярко отразилось на моем лице, что он добавил:
– Кажется, вы не привыкли получать подобные послания через своего начальника?
– Я не привык их получать не только от вашей светлости, но я вообще никогда не имел чести состоять в переписке с леди N, – отвечал я, призвав на помощь все свое холоднокровие и очень оскорбленный тем явным удовольствием, какое выказал капитан при виде моего замешательства.
– Я не скрываю, что очень удивлен, как и всякий другой на моем месте удивился бы, получая распоряжения ее светлости через ее супруга, как будто он исполняет обязанность вестового.
