– Вы удивитесь еще сильнее, когда узнаете в чем состоит это распоряжение, – отвечал капитан с усмешкой, – читайте теперь же.
Как ни мало того я желал, вынужденный подчиниться, я сломал печать.
«Капитан, – писала леди N, – Ваша дерзость утомила меня, Ваша самонадеянность мне опротивела, Ваша излишняя уверенность в своем влиянии на меня погубила то положение, которого вы достигли не без моей помощи. Примите великодушные предложения, которые передаст вам посланник этой записки и будьте уверены, что всякая попытка войти в переговоры со мной или с любым другим лицом может стоить вам жизни.»
Я перечитывал эти жестокие строки, не понимая, как они могли выйти из-под пера леди N, чем мог я вызвать столь сильный гнев, и почему леди Nизбрала такой грубый способ известить меня о ее немилости.
Обращение «капитан», тотчас отослало мои мысли к описанному мною вечеру, когда я признался какое имя из данных мне нежностью матери, было бы самым приятным для моего слуха. Но я не мог поверить, чтобы леди N обратилась ко мне с такой фамильярностью, кроме того подобное начало письма очень плохо согласовывалось с его дальнейшим содержанием.
Капитан хранил молчание и следил за выражением моего лица.
– Вы, я вижу, очень углубились в чтение. Я вас не тороплю. Можете совсем оставить письмо у себя.
– Вероятно, произошла ошибка, ваша светлость, – отвечал я, протягивая ему письмо, – это писано не ко мне. И, если вы позволите мне высказать свое предположение, то я укажу вам человека кому было предназначено это письмо. Ваша светлость, этот человек – вы. Более того, я попытаюсь назвать посланника, передавшего вам письмо. Очень вероятно им был Берендорф, очень вероятно, что «великодушные предложения», которые он обсуждал с вашей светлостью состояли в необходимости позаботиться о вашем здоровье под опекой нашего доктора и его людей. Если позволите, я зайду в своих умозаключениях еще дальше, и добавлю, что полное исцеление, несмотря на всю заботу, проявленную к вам в пути, ваша светлость могла обрести только в форте Джеймс, при посредстве его коменданта, дяди ее светлости.
– Вы не так глупы, как я полагал прежде, но мое мнение о ваших способностях стало бы выше, если бы вы сумели не обнаружить своих мыслей. Что бы сталось с вами, если бы Бакстон не осведомлял меня о вашей непричастности к бунту?
– Ваша светлость, я был к нему непричастен только по причине моего неведения, или ежели такое объяснение вам приятнее будет, по причине недостатка тех способностей, о которых вы упомянули.
– Зачем вы это говорите?
– Говорить правду – моя несчастная слабость.
– Иногда вы очень счастливо избавляетесь от этой вашей слабости, как было в деле с Бакстоном.
Я промолчал. Мысль о том, что лорд N желает узнать все мои душевные свойства, в то же время презирая их, мотивы всех моих поступков – не доверяя их благонамеренности, делало эту беседу для меня отвратительной.
– Вы не так просты, как хотите показать. Но раз вы желаете играть роль человека чести, каковых, говоря прямо, Природе угодно было произвести только при помощи пера стихотворцев, а не в виде натуры, я тоже открою вам кое-что. Я собирался приготовить вам сюрпризу, но вы так увлекли меня вашей игрою, что не стану ждать утра и готов сообщить уже теперь – завтра в то время, как мы будем следовать прежним курсам, леди N отправиться вместе с встреченным нами конвоем в Ливерпуль.
