Нори лишь бессильно покивал в ответ, взял оружие и поднялся. Шумный и тревожный город он пересёк, почти не глядя по сторонам, оружие и броню сдал так же бессильно и неосознанно – будто невесомый прошёл по каменному полу, а когда вышел за дверь казарм, вдруг почувствовал, что больше не испытывает к отцу той злобы, что была вчера. Нори даже захотел проведать его и рассказать о том, как, оказывается, тяжело служить в страже, и потому скорее отправился домой.
Отворив родную дверь, Нори сразу же слабым голосом заговорил:
– Отец, я… – и тут же прервался, потому что внутри никого не было.
Печь даже не мелькала тлеющими углями, лучины не были зажжены. «Сейчас день, он может быть в мастерской» – подумал Нори, про себя смеясь над одержимостью отца его работой. Он прошёл по улице и зашёл во вторую, не менее родную и знакомую дверь. Едва Нори пересёк порог мастерской, как тут же остолбенел.
Тело старшего Нори покачивалось на ветру в центре мастерской, повешенное на петле, привязанной к потолочным балкам.
– Отец! – вскрикнул Нори, подскочил к нему и принялся снимать, сдёргивать его вниз, но безуспешно.
Он схватил маленькую лопатку для глины, судорожно, неуклюже подставил рабочий стол к повешенному, встал на него и принялся рубить верёвку. Через несколько секунд окоченевшее тело старшего Нори рухнуло на пол, как мешок с дубовыми чурбанами.
– Отец! – дрожащим криком вопил Нори, разматывая петлю на вздувшейся сиреневой шее покойника.
Из последних сил он пытался привести родителя в чувства, не веря, что тот мог так внезапно его покинуть, но вскоре отчаялся, упал головой ему на грудь и просто зарыдал.
– Почему… – стонал Нори, сжимая в кулаках рубашку на мёртвом теле отца. – Неужели из-за меня? Из-за войны?
Нори вспомнил последние слова, сказанные отцу перед уходом в патруль, и от этого ему стало ещё больнее. Стыд, сожаление и горе наполнили его душу и сознание. Нори пробыл у тела отца около часа, и только потом, когда у него не осталось сил даже на скорбь, он поднялся и посмотрел в его стеклянные неподвижные глаза.
Нори вышел на задний двор, осмотрелся и приметил небольшое пустое место между мастерской и высокой стеной.
– Наверное, ты бы хотел остаться здесь… – тихим, слабым голосом сказал он сам себе и взял лопату у задней двери мастерской.
С каждым клочком вывернутой земли, с каждой пролитой слезой, Нори чувствовал всё большую тяжесть. Ему казалось, будто земля намеренно затвердела и не хотела принимать его отца, а руки всё ещё ужасно болели после расширения рва.
Сейчас, в условиях боевой готовности, никто не будет устраивать канонический похоронный ритуал, тем более для какого-то одинокого гончара. Обычно ближайшие члены семей сами выбирали места для захоронений, и выбор этих мест тоже был ограничен некоторыми законами, но, закопав отца за мастерской, Нори не нарушил бы ни один из них. Нужно было лишь закопать.
Сделав яму глубиной в полметра, Нори осел на землю, и единственным, что не давало ему упасть, был черенок лопаты, за который он держался обеими руками. Он повернул голову направо и посмотрел на тело отца у стены мастерской, которое ожидало погребения и уже начало издавать неприятный запах и привлекать мух. Нори закрыл глаза и начал истощённым шёпотом молиться, чтобы всё это оказалось плохим сном, и он снова, как раньше, спал девять часов, бездельничал или помогал отцу, гулял по вечерам со Стафортом и собирал цветы для Мирты. Какими бы усердными ни были его молитвы, реальность оставалась всё той же.
