Воспоминания о XX веке. Книга первая. Давно прошедшее. Plus-que-parfait - страница 23

В «военной» форме. 1939

В военном любили щеголять и вполне цивильные граждане. Гимнастерка, френч, различные варианты «сталинки», бриджи с сапогами, фуражки командирского образца. Так одевалось правительство и все руководящие или жаждущие руководить люди. Редкий начальник хаживал в галстуке. Носили множество значков – «ГТО», «Осоавиахим», «МОПР»,[4] «Ворошиловский стрелок», что создавало иллюзию если и не орденов, то некоторой причастности к официальному успеху.

И детей часто одевали в военное. Не всем, конечно, везло, как мне, но матроски и бескозырки были делом обычным (так наряжали еще до революции барчуков), и еще шлемы – наподобие авиационных, с ушами. У меня тоже был такой, и я гордо соединял неизбежную защиту вечно больных ушей с авиаторским шиком.

Было в воздухе еще что-то особенное, заставлявшее с болезненной страстностью воспринимать все военное.

Это можно было бы назвать угрюмым и торжественным ожиданием неизбежной и, конечно же, победоносной войны.

Как много было аксессуаров этого ожидания! Все эти значки, учебные тревоги (воздушная – с сиреной, химическая – с ударами о рельс), противогазы, фильмы – давно забытые, но которые дети смотрели по сто раз. Например, тот же «Глубокий рейд» – картина, снятая по сценарию знаменитого уже тогда Николая Шпанова, написавшего позднее на этот же сюжет агрессивный ура-патриотический роман «Первый удар».

Сейчас, зная о настоящей войне, страшно читать эту преступную по сути своей, барабанную и бездарную мистификацию:

«С того момента, как враг попытается нарушить наши границы, для нас перестанут существовать границы его страны. И первыми среди первых будут советские летчики! Слава создателю советской авиации – великому Сталину!.. Буря оваций потрясла воздух. <…> Гулко, ясно, так что было слышно дыхание диктора, репродукторы разносили над толпой: „Всем, всем, всем! Сегодня, 18 августа, в семнадцать часов крупные соединения германской авиации перелетели советскую границу. Противник был встречен частями наших воздушных сил. После упорного боя самолеты противника повернули обратно, преследуемые нами“. <…> Рев беснующегося океана был бы ничем в сравнении с могучим криком, поднявшимся над толпой. Негодование народа, призыв к борьбе, уверенность в своей силе были в этом крике.

Но даже этот шум был покрыт ревом мотора.

Над толпою несся истребитель. Он выделывал замысловатые фигуры, развороты. За ним тянулась струя дымного следа.

Самолет развернулся, взмыл выше. Рождаясь там, где он промчался, возникло гигантское слово: СТАЛИН.

Слово ширилось, росло. Оно пронеслось над затихшей толпой, величественно проплыло над городом и ушло в страну».

Кончалась книжка всеобщим восстанием против Гитлера – от Франции до Чехословакии… Я по малолетству книжку не прочел, но ее читали старшие; я, как и все, видел фильм. Кстати, книжку после заключения советско-германского пакта на некоторое время запретили.

А «Если завтра война» – картина, о которой разговор позднее, и уж совсем особый. «Ошибку инженера Кочина» я посмотрел лишь после войны, но говорили о фильме много. Фильм, замечу, вполне профессиональный, задушевный, играла в нем даже Раневская, а соавтором режиссера Александра Мачерета в работе над сценарием стал блистательный Юрий Олеша, который к конъюнктуре вряд ли был склонен. А кино – о бдительности, отваге и доброте чекистов (самого обаятельного и доброго из них – следователя Ларцева – сыграл Михаил Жаров). Или совершенно идиотическая картина «Высокая награда» 1939 года, где гнуснейшего шпиона («корреспондента иностранной газеты») играл великолепный Массальский, а отважного лейтенанта госбезопасности красавец Абрикосов, уже тогда бывший любимцем публики!