В инженерном отсеке, где ей выделили рабочее место, было довольно тесно. Перед уходом Эдельвейс поставила сумку на кресло и еще раз проверила ее содержимое. Затем внимателььно осмотрела стол и кресло. Не хотелось бы что-то забыть на «Инвиктусе». Возвращаться потом или просить кого-то передать ей забытое… Не любила она этого. Уходя – уходи, как говорится. Даже если ты уходишь только на время.
Перебросив длинный ремень сумочки через голову, Эдельвейс еще раз оглянулась. Вроде бы ничего не забыла… Выскользнув из инженерного отсека в коридор, она бодрым шагом двинулась в сторону выходного люка мимо закрытых дверей кают. Она уже предвкушала поздний ужин и вечерний сериал. В коридоре было пусто… Она была уже у самого люка, когда Кеннет вывернулся из-за угла. Когда он вызвался проводить ее, Эдельвейс не успела даже открыть рот, чтобы отказаться…
– Я провожу вас, – заявил Кеннет. Он не предлагал проводить ее, а констатировал факт. И она поняла, что возражения не принимаются. Напористость и безапелляционность американцев порой возмущала ее до глубины души. Если правы те, кто утверждает, что наглость – второе счастье, то капитан Кеннет был человеком счастливым.
Эдельвейс Акка в очередной раз осознала это в тот момент, когда капитан Кеннет, как истинный джентльмен, вызвался ее проводить. По американским понятиям было уже слишком поздно, чтобы даме идти через лес одной.
Потом Эдельвейс сообразила, что такая ситуация, что ее вызвали вечером, была создана умышленно, для того, чтобы она задержалась на «Инвиктусе». А Кеннет специально поджидал ее у выходного люка. Если бы она не задержалась, у Кеннета не было бы повода ее проводить… В этом Эдельвейс не сомневалась. Капитан, вероятно, был уверен, что так и завязываются дружеские отношения.
Как ее раздражает, когда ей навязываются!
За те несколько встреч, которые были необходимы ей для выполнения работы, Кеннет несколько раз слегка выходил за рамки обычного делового общения. То он словно невзначай подходил к ней ближе, чем это было необходимо, то слегка прикасался к ее спине или плечу, а прикоснувшись к воротнику ее куртки, словно случайно задевал пальцами шею. Эдельвейс понимала, что капитан Кеннет проверяет, насколько он может переступать границы, установленные имперскими правилами приличий… Вернее, насколько сама Эдельвейс ему это позволит. Интересно, как далеко он мог бы зайти, выполняя приказ – если, конечно, он выполнял приказ, а не действовал по собственной инициативе?
В Америке его привлекли бы за сексуальные домогательства, в Империи же существовала сложная система классификации допустимых и недопустимых тактильных контактов, поэтому, в случае возникновения проблем, Кеннет всегда мог извиниться – мол, не знал, что так поступать нельзя.
В свое время Эдельвейс предупредили, что подобное поведение капитана вполне вероятно, но обусловлено оно может быть рамками отданного ему командованием приказа, а вовсе не его личной инициативой. По некоторым признакам она и сама понимала, что он просто проверял ее реакцию на тактильный контакт… В другой ситуации Эдельвейс или тактично намекнула бы Кеннету, что ей это не нравится, или послала бы его подальше, но… На это она пойти не могла. Она была на работе.
А вот теперь он хочет еще и проводить ее до остановки… Пришлось изобразить милую улыбку и терпеть. И надеяться, что проводами дело и ограничится. Без прощальных объятий и поцелуев, конечно.
