Война с НИЧТО. Эта война начинается в детстве и продолжается всю жизнь - страница 27

степень подчинённости и степень сопротивления личного состава. Эту песню нужно было петь с тем же постоянством, с каким нужно было чистить предательски окислявшиеся и темневшие латунные бляхи ремней. Эти бляхи должны были блестеть. И вот однажды, когда батальон зашагал в сторону столовой на обед, песню запели на пару голосов меньше, чем обычно. В строю шло больше тридцати человек, а слышно было где-то семь-восемь голосов. Старшина раз за разом стал возвращать строй обратно. У него, по всей видимости, на этот раз появился особый настрой упражнением и ПОВТОРЕНИЕМ добиться того, чтобы сама песня зазвучала ПРАВИЛЬНО. Песня продолжала оставаться всё такой же «жидкой», потому что пели только «молодые». Остальные, большая часть, шли с плотно сжатыми губами и время от времени били в спины «духов», чтобы те пели раза в ДВА громче, с УДВОЕННОЙ силой, и за себя, и за бивших их в спину.

«Это какое-то сплошное издевательство!… Сколько можно так ходить_>:КРУГОМ да КРУГОМ!»

И НИКТО шёл молча. Но ОН никого не собирался заставлять петь песню. И ОН решил помочь строю дойти всё же до столовой. И ОН стал изо всех сил орать, выкрикивая слова песни, только увеличивая какое-то безумие. И усилия, которые ОН стал прилагать, всё равно, раз за разом оказывались какими-то тщетными и напрасными. У НЕГО уже стало болеть горло, а до столовой батальон так и не доходил. Уже стало сильно начинало надоедать то, что происходило.

– Сколько можно туда-сюда ходить?! – вспыхнул НИКТО, когда строй в очередной раз вернулся назад и остановился в ожидании команды старшины зашагать в сторону столовой, и со злостью обратился к стоявшему рядом. – Эй, ты! Тебе трудно немного покричать?! Ты, что, забыл как недавно тебе приходилось петь? – Я НИЧЕГО не забыл… – проговорил отслуживший год, и НИКТО заметил по его лицу, как память выхватила его, вынесла и как утопила в горечь недавнего прошлого, когда этот несчастный был больше похож на какой-то оживший стон. И НИКТО отступил перед этим. И ОН сам решил замолчать и не лезть в происходившее. До столовой было ДВА шага ходьбы, но хождение строем в ту сторону и обратно продолжалось больше получаса. Пели только «молодые», которых только больше погружали в ад бессилия и бесправия. А уже накопившие в себе адский груз продолжали идти молча. Этому старшине, который решил добиваться своего, только продлевал ад. И в этом аду в хуже всего было «молодым». Но этому старшине не под силу оказалось сдвинуть тот груз, который носили в себе остальные. Туда и сюда ходили до тех пор, пока сам старшина не устал. До столовой батальон дошёл со всё той же «жидкой» песней. Когда наступило время переходить на «зимнюю форму одежды», старшина построил батальон перед штабом и стал собирать с голов личного состава в один мешок панамы с какой-то торопливостью. Затем он с ещё большей торопливостью стал вытаскивать из другого мешка и всучивать каждому в руки по одной зимней шапке-ушанке. Он как собирался СДЕЛАТЬ это и закончить до того, как стоявшие в строю успеют разглядеть то, что же оказалось у них в руках и что они будут должны носить на своих головах. Это были не те шапки, которые сдавали старшине, а какие-то другие, старые и мятые, утратившие не только свою форму, но местами и сам цвет. Всё же возмущение шапками оказалось неизбежным. Оно пронеслось по ДВУМ шеренгам и улеглось, потому что ясно было, что и тут