Через час после нашего приезда появился Спартак. С неизменной улыбкой на усталом и запылённом лице даже не вылез, а просто вывалился из кабины «Урала», сбросил разгрузку и броник, у стены поставил автомат, протянул к нам руки: вот он я, берите, обнимайте! Обнялись, но его протокольно-дипломатичные вопросы о том, как добрались, опередили со Старшиной дружным «Хорошо!».
Спартак симпатяга редкостный, наш любимчик, располагает какой-то детской незащищённостью (целый майор и начальник весьма важной полковой службы!), поэтому всегда привозим ему что-то сверх потребности. Не больше того, что просит, а именно больше, чем требуется, потому что Спартак никогда ничего не просил. Да и его ребята ему под стать: открытые улыбки, бесхитростные какие-то, дружные, все земляки, одним словом – семья.
На этот раз в качестве сюрприза футбольный мяч. Хотя и подозрительно лёгкий, но Старшина заверил, что настоящий. Замкомвзвода Саша в молодости играл за сборную Брянска, так что мяч для него не только средство для поддержания формы, но и ностальгия по спортивной молодости. Он сразу же схватил мяч, подбросил, принял на грудь, сбросил на ногу и погнал настукивать, припрыгивая на одной ноге, светясь счастьем. Такие финты выкидывал, что загляденье! Вроде бы и взрослый дядя, а на деле ну чисто пацан!
Пора было уезжать – ещё надо Кременную проскочить, потом Рубежное, ну а от Северодонецка дорога относительно гладенькая, так что к вечеру в Луганск успеем, если повезёт, конечно.
Канючил с четверть часа: «Вить, ну, поехали. Вить, поехали, чёрт возьми! Вить, да поехали же!», а в ответ бесконечное: «Сейчас, Саныч. Ну сейчас. Да сейчас…» С трудом, но Старшину удалось-таки притащить к машине. Вообще-то он неугомонный и разговорчивый до невозможности, поэтому пришлось его буквально за рукав тащить в наш «корвет»: нас ждал Филин. Витя упирался, всё пытался что-то досказать, разузнать, наставить на путь истинный. Он так и остался в душе, да и по повадкам, старшиной разведроты советской десантуры, искренне полагая, что кругом царит бардак несусветный, который надо исправлять. Дай ему волю, так строевым бы бойцы вышагивали даже в траншее. Летом двадцать второго года под Изюмом он «строил» генерала, уча его уму-разуму: и не так служба охраны организована, и дисциплинка хромает, и скрытые дозоры не выставлены, и вообще всё не так, не по-старшински…
Моё терпение лопнуло, и я бесцеремонно затолкал его в кабину, несколько нелитературно и довольно эмоционально выражая недовольство. Буквально минут двадцать назад сонливость как рукой смахнуло, заползла змеёю в душу неясная тревога, свила себе гнёздышко и давай расти-разрастаться. Так что дело вовсе не в закончившемся терпении, а во вселяющемся неясном чувстве страха, величаемом у нас просто чуйкой.
Поправив загруженные за разложенным задним сиденьем гранатомёты и ПЗРК, устроился рядышком со Старшиной, и мы рванули подальше от избушки на опушке шумного леса. Мелькнула мысль: а ведь лес тоже сражается. Укрывает технику и блиндажи от зорких «птичек», даёт тепло – вон сколько валежника для блиндажных печек, принимает на себя осколки снарядов и мин – почти у всех сосен, акаций, клёнов иссечены стволы и особенно макушки, начисто отсечены огромной секирой ветви.
А уезжать-то всё равно не хотелось. Остаться хотя бы на сутки, наварить ребятами домашнего борща, нажарить картошечки, наслушаться бы их историй да исписать блокнот, но всё на бегу да на бегу, всё торопимся, всё спешим, не замечая походя красоты…
