Он снова нацепил очки и схватился за начертанные чьей-то торопливой рукой каракули.
Настя опять вздохнула. Все оказалось даже хуже, чем она предполагала. Начальник отдела Афанасьев ушел в отпуск с понедельника, сегодня уже четверг, и Коротков, оставшийся «на хозяйстве», успел в полной мере вкусить прелести начальственной жизни, когда телефон разрывается и постоянно кто-то чего-то требует, и настаивает, и вопрошает грозно, и гневается, и бранится, используя весь богатый русскоязычный лексикон, как литературный, так и ненормативный. Тяжело Юрке, трудно, а она, предательница, в такую минуту бросает его. Он действительно визировал ее рапорт, но за всей этой оперативно-служебной сумятицей успел основательно забыть.
– Юрочка, солнце мое, послушай меня, пожалуйста. Я не разыгрываю тебя. Вот мой рапорт, на нем твоя виза и Афонина, а вот отметка секретариата, что за мной не числится ничего секретного, а вот бумажка из поликлиники о том, что я прошла диспансеризацию. А вот это – карточка-заместитель, я даже оружие уже сдала. Я действительно ухожу в отпуск. С понедельника.
Она помолчала, с тоской глядя на изменившееся Юркино лицо и чувствуя себя последней дрянью, и зачем-то добавила:
– С пятого апреля.
Как будто в понедельник могло быть не пятое, а какое-то другое число.
Коротков молчал, глядя не на нее, а куда-то мимо, в стену за Настиной спиной.
– Юр, я все понимаю… Я знаю, в какой клинч ты попал, но я не могу всю жизнь думать о ком угодно, только не о себе. Это все-таки моя жизнь, и если я сама о ней не позабочусь, о ней не позаботится никто. Мне нужны эти два с половиной месяца, чтобы заниматься диссертацией. Мне надо утвердить тему, а для этого требуется собрать чертову кучу бумаг, обсудить сначала на кафедре, потом на ученом совете. Надо написать рабочую программу и разработать весь инструментарий, и его тоже утрясти с научным руководителем и обсудить на кафедре. Мне надо начать собирать материал. Понимаешь? Мне в июне исполнится сорок четыре года, у меня совсем мало времени, и я должна сделать все, чтобы в сорок пять меня не выперли на пенсию погаными тряпками. Если нашему государству и нашему родному министерству наплевать на то, как будет жить человек, который больше двадцати лет ловил преступников ценой собственного разрушенного здоровья, то мне на этого человека не наплевать, я его люблю и должна о нем позаботиться. Юр, ты меня слышишь?
Он медленно кивнул, не отрывая глаз от чего-то очень интересного.
Настя обернулась, чтобы посмотреть, что же это такое, но не увидела ничего, кроме казенной стены, казенного шкафа и казенной поцарапанной двери.
– Ты меня осуждаешь? – виновато спросила она.
Коротков помотал головой, что должно было означать отрицание.
– Презираешь, да?
– Аська, прекрати. Ты права. Тебе надо подумать о себе, а не обо мне. Просто я не представляю, как я справлюсь без тебя. Слушай, а нельзя как-нибудь отодвинуть это дело, а? Ну хоть подожди, пока Афоня из отпуска выйдет, мне тогда гораздо легче будет.
– Не могу, Юрочка, честное слово. В учебных заведениях июль и август – мертвый сезон, ученый совет не собирается, заседания кафедры проводятся крайне редко, а то и вовсе не проводятся. Бумажки собирать и подписывать – дохлый номер, то один чиновник в отпуске, то другой. Если я ухожу с пятого апреля, то у меня есть шанс успеть все, что я запланировала, а если я буду ждать Афоню, который появится только в середине мая, то я совершенно точно ничего не успею.
