Воздаяние - страница 9

Как раз это и было нужно пацанам. Серёга выпрямился во весь свой маленький рост и, вскинув театрально руки, оскорблённый обращается к своим товарищам:

– Вот… видели, какое обращение? За людёв не считают! Обыском грозят. В штанах у меня ещё не смотрели?

– Да я тебя… сейчас, – закипел дежурный, бросаясь к Серёге.

– Ой-ой, – театрально верещит Серёга, – только не прижимайтесь ко мне, дядя.

– Срамота-то, какая, – закатывает глаза Копейка. – Я всё матери расскажу.

– Какой такой матери… сиротка пропащая? – смеётся милиционер.

Лицо Копейки на глазах меняется. Это уже не мальчишка, а какой-то дикобраз, ощетинившийся всеми своими шипами. Дежурный даже непроизвольно отпрянул от него:

– От тебя только вшей наберёшься. Поэтому сиди, сопи и жди своей очереди.

– Значит, бить будете или на других пацанах устали? – зло усмехнулся Олег. – Давай начальник, мы к любому обращению привыкши…

– Только не бейте по голове, а то я по углам писать буду, – начинает канючить Килька.

– Всех в обезьянник, – устало скомандовал дежурный и его большой кадык подскочил несколько раз вверх. – Сейчас приедет следователь… пусть он и разбирается с этим табором.

– Зачем в обезьянник? – ноет маленький Никита.

– А ты хотел в дельфинарий? – кривит рот дежурный.

Под бдительным взором потного и толстого сержанта пацаны подходят к КПЗ (камера предварительного заключения), в народе просто – «обезьянник». С дальнего кабинета слышно: «Только не бейте… всё подпишу. Сделаю всё, что хотите».

Сержант открывает клетку и заталкивает ребят внутрь. «Рукам воли не давай, педофил», – орут пацаны, но уставший милиционер не обращает на крики внимание. Дав последнему мальчишке ногой под задницу, он ожесточённо лязгает металлической дверью. Затем навешивает замок и уходит, тяжело волоча ноги.

Ребята медленно оглядываются и кучкуются в углу. В этой большой комнате решётками выгорожены три клетки, размером примерно три на четыре метра каждая. В одной сидят несколько женщин вокзально-ханыжного типа. В другой, пятеро мужиков самого разнообразного вида и возраста. В третьей, куда заключили пацанов, на скамье сидит парень, лет тридцати. С виду блатной. Каким-то нервно-цепким взглядом он внимательно разглядывает сбившихся в стайку мальчишек. Так проходит минут пять.

– За что замели? – резко спросил парень.

Ребята молчат.

– Вы что глухие? В уши долбитесь?

– «Ля у ля», – за всех отвечает Олег.

– В натуре… не понял.

– Это по-китайски – «Беспредельничают менты».

– Меня знаете? – спрашивает парень. Не дождавшись ответа, сам же и отвечает. – Я Корыто.

– А по нам… хоть ведро, – оскалился Олег.

– Чё такой дерзкий? Следи за базаром, волчара, а не то…

– А не то, что…

– Ливер выдавлю, – зло зашипел блатной. – Ты по ходу не всосал, чушок немытый. Жируешь не по масти, левый базар разводишь, а меня многие знают. Я бродяга конкретный, за спиной косяков нет. Мазу правильно держу. Меня менты сутки прессуют, расколоть не могут.

Немного помолчав, он вновь внимательно осматривает ребят, словно это чернокожие невольники на рынке.

– Что стоишь, булки жмёшь, – кивнул он Никите. – Двигай сюда, малёк.

– Зачем? – огрызнулся тот. Взгляд мальчика напоминает взгляд затравленного волчонка.

– Чё за гнилой базар? Старший говорит. Интересоваться потом будешь…

Мальчик встал. Нехотя подошёл к блатному.

– Как звать? – скривился Корыто.

– Никита.

– На-на-стенька значит… под кем булки сжимаешь?