Учиться на врача он пошел без особого желания, сам толком не понимая, что его больше привлекает в науках и в жизни, лишь по настоянию Натальи Андреевны, но, как ни странно, медицина увлекла его, прежде всего, обширностью необходимых знаний, четкостью, ювелирной точностью и самостоятельностью решений.
За время своего обитания в квартире Натальи Андреевны Саша сошелся с ней особенно близко во всем, что касалось учебы и медицинской практики, и стал с ней достаточно откровенен относительно своей личной жизни и связей с девушками. Нельзя сказать, что он ей рассказывал все о себе: он всегда был сдержан в словах, но именно Наталья Андреевна стала тем человеком, который сделался необходимым, как няня, как подушка для слез, как громоотвод, как болеутоляющее лекарство.
У него были друзья, но с ними Саша раз и навсегда поставил себя неким ироничным, циничным мудрецом, эдаким Вольтером, которому негоже говорить о таких мелочах, как обиды, разочарования, любовь и измены. От родителей он был далек и в километрах, и в собственных повседневных трудах, и в помыслах. Он любил их, несомненно, и с каждым годом все осознаннее, но, может быть, именно эта осознанная необходимость любви к родителям и разрушала близость между ними.
За свои институтские годы он научился прятать свои чувства даже от Натальи Андреевны, и лишь очень редко, когда бурлящий под заваренной им самим внутри себя крышкой котел неистовых эмоций и переживаний срывал насмешливую оболочку и вырывался вместе с подрагиванием глаз и скул наружу, он прижимался к ее рукам, и, давая, наконец, волю спрятанным чувствам, плакал и рыдал. Постепенно он научился удерживать внутри бешеные сердечные бури, и разливы половодья душевных мук случались все реже.
Наоборот, у Натальи Андреевны с каждым годом все сильнее стучалась и врывалась в сердце нерастраченная к несбывшимся детям любовь, перерастающая в обожание, похожее на чувственность и страсть к своему племяннику. Она выпытывала у него не только имена девушек, с которыми он бывал близок, но и мельчайшие подробности их взаимоотношений, и эти интимные двусмысленности потом много раз прокручивались в ее голове и повторялись во снах, доставляя ей почти физическое наслаждение.
Не прошло и года Сашиного проживания в ее квартире, как она сказала:
– Что же ты Свету свою к нам не приведешь? Я вам мешать не буду, только хочу посмотреть на нее.
С этих слов повелось, что Саша приводил в их дом на семейный ужин сначала Свету и оставался ночевать с ней в своей комнате, потом ее место заступила Вера, затем кто-то еще, и так продолжалось до тех пор, пока он ни познакомился с Машей и ни стал жить с ней в квартире у Натальи Андреевны, почти как с официальной женой.
Маша была девушкой тихой, задумчивой, возвышенной и трепетной в своих чувствах к Саше. Казалось, и он ее полюбил. Она легко вошла в круг его друзей и ездила с ним на вечеринки в компании, на концерты, на прогулки, в кафе. Она даже сумела немого увлечь Сашу выставками и театрами, хотя для него и выставки, и музеи всегда оставались лишь нудной стороной существования, необходимой для того, чтобы порассуждать о них и не прослыть отсталым глупцом. Как и для большинства людей, чужое мнение о себе было для него важным и возвышало в собственных глазах.
Маша была девушкой современных, а значит, свободных, раскрепощенных нравов, но человек проницательный мог бы в ней разглядеть редкую тонкость и беззащитность души. Она не была красавицей и чем-то напоминала Анну Ахматову в молодости, но внутренняя одухотворенность придавала ее лицу очарование нежности и чистоты. Она жила с Сашей, ухаживала за ним, готовила, прибиралась и, в свободное от учебы время, выполняла все необходимые по дому обязанности любящей и заботливой жены.
