Возвращение изгоя. Драма - страница 3

Для нас было совершенно безразличны все эти усиления режима и бдительности надзирателей и охраны. Наплевать на то, что зона огорожена сооружением из столбов высотой почти в полную сосну, а по ширине «запретная зона» в несколько раз превышала все виденные нами доселе, и что конвой состоял из солдат с проверенной благонадежностью и особого набора.

Совсем не существенно было и то, что на вышках дежурят по двое солдат с телефонной связью с вахтой и при передаче дежурств они обзывали нас всякими нехорошими словами и не просто сами по собственной инициативе, а согласно официальному уставу режимной службы.

Да дежурьте вы себе хоть по десятку на каждой вышке и плюйте в нашу сторону при смене караула – докажете только свою дикость нравов, а нам от этого хлебная пайка не добавится, кислее не станет!

Слава Тебе Господи, что не догадались в бараках на ночь запирать, как во многих спецлагах! Слишком большой был лагерь, трехсменная работа, да снежные заносы помогли нам на этот раз.

Однако мы все еще с детства воспитаны с твердым убеждением, что на севере без меховой одежды не прожить никак, там человек без меха обречен. А у нас были только старенькие бушлаты на вате, да валенки «тридцать третьего» срока.

Убеждены были также в том, что питаться там необходимо мясом, сгущенкой, да шоколадом досыта… А мы жили вечно голодными и кусок соленой, «кожемитовой» рыбы был главной пищей, дающей белок организму, а кусок хлеба да перловая каша – источником силы и здоровья.

А вот ограничения в переписке для режимного лагеря – это уж внеочередное ущемление наших интересов и очередная подлость тюремщиков! Бессовестное лишение людей единственной радости в их судьбе кому-то видимо доставляло удовольствие.

В общем, оказался я опять, несмотря на опыт, приобретенный шестилетней стажировкой в лагерных условиях, природную сноровку и все свои «таланты» на мели, как рыба, выброшенная на берег…

Была еще хоть какая-то надежда на поддержку «земляков».

Причем «земляки» – это не только мои «хохлы», а больше те, с кем уже встречался раньше в зоне. И когда-то может кому-то чем-нибудь помог.

«Земляки» с прежнего твоего места обитания могли быть свидетелями недостойного твоего поведения в прежнем лагере или стать при нужде поручителями твоей порядочности и благонадежности, если ты показал себя там Человеком в лагерном понимании.

Понятие «рука руку моет» применялось на практике…

Но «земляки» не могли пока помочь, «руки мыли» другие, а мне помощи никто не предлагал…

Я, по своей категории труда и состоянию здоровья, определенному полуслепой бабусей-доктором из вольнонаемных, со злым прикусом выщербленных зубов, в застиранном халате с запахом анатомки, обрел должность зольщика на шахте. Без всякой надежды на какие-либо перемены в ближайшем будущем.

Работа оказалась бездарной, неуважаемой, и обеспечивала по установленной котировке труда полуголодное существование.

Безусловно, в шахте труд был тяжелее, но он ценился значительно выше. Любой из шахтеров чувствовал бы себя ущемленным, если его пытались перевести на поверхностные работы.

Внизу, в мрачном подземном царстве, с теми, кто уже втянулся в эту работу, попривык к темноте, освещаемой только «шахтерками» – светильниками на касках, были все же свои преимущества. Там была какая-то видимость самостоятельности и вынужденная, как всегда при угрозе стихии поддержка товарища. Там, с постоянным риском для жизни, рядом, плечо к плечу с заключенными и каторжанами, трудились вольнонаемные. Переодетые в свою черную спецовку люди теряли признаки своего правового статуса, становились просто шахтерами и поневоле поддерживали простые товарищеские отношения.