Народу в баре было немного, в основном сидели по одному. Группой расположилась только небольшая компания. Она выделялась. Двое мужчин и три женщины хохотали без умолку. Все были в одинаковых белых майках с яркой надписью: «Рондоль – это модно!». Когда громко зазвучала бодрая гитарная музыка, самая красивая из женщин вскочила и побежала танцевать. Она изгибала свое тело так быстро и плавно, что оно походило на отливающий бронзой серп, которым собирает свою жатву Сатана*. На запястьях у нее блестели украшения, похожие на золотые. Когда она взмахивала руками, казалось, дьявольский серп унес еще одну душу.
– Ты о чем задумался? – спросила Таюка.
– О твоем «Дон Кихоте». Вещь, наверное. Чего там вкусненького, в этом литературном салате?
– Курица, ветчина, помидоры, – плотоядно перечисляла Таюка, – и сухарики. М-м, ням-ням, вкуснятина. Хочешь попробовать?
– Давай. Поехали ко мне, там и попробуем.
На самом деле я думал о другом. О жертвах кошмарного мира. Кто уж в том больше виноват, Сатана или сами люди, никто не знает, а только жертв немало. И еще будут.
(* Ансельм Кентерберийский: «Сатана сгибает тело красивой женщины в серп, чтобы собирать им свою жатву».)
***
В середине лета я навестил маму и остался, выяснив, что она теряет память и разум. Что-либо изменить было поздно. Альцгеймер пробрался в дом и уже хозяйничал вовсю. Я не знал, сколько мы протянем вместе, но понимал, что эти месяцы запомню на всю жизнь.
Город, где мы жили, полвека назад утратил свое сакральное имя: Чесноковка, и теперь назывался обыденно и просто – Новоалтайск. Предмет имени – опора всех судеб имени. Так сказал один умный человек. Нынешняя судьба Новоалтайска была не столь значительна, какой могла быть у Чесноковки. Да и сами жители теперь называли это место чуть пренебрежительно – Алтайка. Хотя, возможно, настоящее сакральное имя было специально скрыто для защиты от злых сил.
Однако жизнь в городе пошла не по правилам Чесноковки, а по правилам Алтайки. По крайней мере, так казалось, когда я лежал на диване у стенки, за которой безумствовал сосед. Он и его семья вели себя как гопники, все четверо: муж, жена и две маленькие дочки лет семи-восьми. Взрослые постоянно скандалили, а дети хулиганили и безжалостно терзали пианино. Первое время я задавался вопросом – откуда у гопников пианино, потом стало неважно.
Как-то утром одна из соседских девчонок издавала на расстроенном инструменте разрозненные пугающие тягучие звуки. Раздался крик отца:
– Вика, перестань!
Звуки не умолкали. Блям-блям!
– Вика, оглохла что ли?
– Чего? – отзывалась девочка, тыкая в клавишу. – Блям!
– Задолбала!
Блям-блям!
– Перестань! Кому говорю!
В ответ пианино издало пронзительно мерзкое «блям»!
– Как же вы меня задолбали!
– Сам задолбал уже всех! – крикнула жена. – Лежит пнем и орет еще!
Дородную супругу трезвым мужик побаивался. Ситуация менялась, когда он брался за бутылку. Жена собирала детей, и они куда-то уходили. А мужик один гонял по дому чертей, грохоча и рыча:
– Что?! Сейчас покажу вашу хату с краю! Попались! Лови!
Он вопил до утра, не давая уснуть. Вынужденный сходить с ума вместе ним, я брал в руки гитару. В творческих потугах я недалеко ушел от соседских девчонок, уныло терзавших пианино, но в силу жизненного опыта был убедительнее.
***
Поздним вечером на последнем автобусе я и Таюка приехали в Алтайку. Это был теплый сентябрьский день, в который, по совету астрологического календаря, нужно было избавляться от иллюзорных связей. Мы сделали наоборот.
