– Ты мне нравишься, – я тронул Таюку за плечо.
– Ты мне тоже, – сказала она и поцеловала в губы.
– У тебя есть кто-то?
– Теперь нет.
– А почему у тебя такое странное имя?
– Я Таня, но мне больше нравится Таюка.
В прихожей мы опять поцеловались, и я включил свет.
– Димка, это ты? – спросила мама из своей комнаты.
– Я.
– Это кто у тебя там? – отпрянула Таюка.
– Мама. У нее болезнь Альцгеймера. Ты ее не бойся. Она ничего не поймет, кто ты и зачем.
– А чего сразу не сказал?
– Так ты бы не согласилась со мной пойти. Все нормально. Пошли в каюту.
– В каюту?
– Ну в комнату мою, – я увлек ее через заставленный мебелью зал в смежную комнату.
– Да у тебя тут и правда каюта! – воскликнула Таюка.
Гамак, гигантские ракушки, подзорная труба, морские карты и чертежи кораблей, прикрывающие старые обои – вот и все, что нужно, чтобы превратить обшарпанную комнату в каюту. Таюка с восторгом трогала экзотические предметы руками, посматривая на меня, как гавайский туземец на Джеймса Кука.
– Ты что, правда моряк? – спросила она.
– Всегда. По морям, по волнам.
– Здоровско. Надо же, а я вот нигде не была.
– И я нигде не был, хоть и маринист. Это подарили друзья.
– Хорошие у тебя друзья.
– Ага, – согласился я, привлекая к себе Таюку. – И я хороший друг. Давай дружить. Мне так одиноко.
– Давай.
Погружаясь в Таюку, как в море, я почему-то вспомнил слова своего старшего умудренного жизнью товарища. Он любил приговаривать, доведя какое-нибудь дело до конца: «Что поделать, большинство людей не хочет плавать до того, как научится плавать».
***
Мама мало что помнила и понимала. Это было, с одной стороны, очень грустно и невыносимо – наблюдать изо дня в день, как увядает любимый человек. С другой стороны, я сам словно подхватил вирус потери памяти и попал вне времени. Даже настенные часы в кухне и в зале перестали поддерживать точный ход. Они по очереди останавливались, стрелки задумчиво дергались на месте, потом снова шли, пока, выбрав понравившиеся цифры, опять не останавливались. Но мама продолжала им верить.
Утром, когда я провожал Таюку, мама, с интересом глядя на нас, спросила:
– Куда вы так поздно? Скоро полночь.
– Здравствуйте, – смущенно произнесла Таюка.
– Здравствуйте, – повторила мама. – Вы на нас не обижайтесь. У нас все хорошо.
Таюка выскочила за дверь, шепнув напоследок:
– Я тебе позвоню.
– Эта женщина из Водоканала? – спросила мама.
– Почти, – ответил я из прихожей. – Есть хочешь?
– Хочу.
– Сейчас сообразим что-нибудь.
Мама встала у окна, долго смотрела на улицу и наконец произнесла:
– Вот и кончилась зима, люди без шапок ходят, скоро на дачу поедем.
– Поедем! – громко поддержал я из кухни. – Сначала только поедим, а потом поедем.
Стоявшая стрелка на кухонных часах вздрогнула, сделал несколько нервных шагов и замерла. Надо бы батарейки заменить, подумал я и тут же об этом забыл.
***
Со времен Гиппократа людям доносят верную мысль, что они есть то, что они едят. Те, кто начинают жить согласно этому правилу, вскоре понимают, что, когда мы не едим, – становимся теми, кем должны быть. Быстро и вкусно из того, что нравилось маме, я готовил драники и гороховую похлебку. Мама не помнила, что ела вчера, а мне было все равно, что есть. И потому через день мы ходили по дому и тихо, по-семейному, пускали «голубков».
В этот раз я не изменил своему меню. Горох был замочен с позавчера и чуть забродил. Я его промыл, поставил на огонь и взялся чистить картошку на драники. Осень за окном тоскливо качала серо-желтые ветки и пускала слезы по мутному стеклу.
