О друге я вспомнил в гостях у Таюки. Она жила в роскошных трехкомнатных апартаментах и сетовала, что ей тесновато вдвоем с матерю.
– Хочешь «Дон Кихота»? – Таюка открыла холодильник, глядя внутрь задумчиво, как на книжную полку.
– Хочу.
– Понравился?
– Очень.
– Пить будешь?
– Можно немного.
В кармане зазвонил телефон. Я не сразу ответил, увидев, что звонит Кузя, тот, о ком только что вспоминал.
– Киса, так тебя растак! Ты дома?! – закричала трубка, только я решился принять сигнал. – Приезжай ко мне!
– Не могу, занят.
– Тогда я к тебе!
– Занят.
– Какой занят! Ты мне нужен! У меня…
– Не могу, – повторил я и выключил телефон.
– Кто это тебе так поздно? – ревниво нахмурилась Таюка.
– Дружок школьный, Кузя. Лучший сварщик в городе, вагоны на АВЗ делает. Добрейший, рубашку последнюю отдаст. Сам с придурью немножко, и у жены эпилепсия. Как у нее приступ, запивает на неделю. На второй день звонит.
– И часто это с ними?
– По сезонам, осенью обостряется. На заводе его увольняют, пока пьет. А потом опять берут, мастер все-таки.
Таюка сочувственно покачала головой и поставила на стол посуду и закуски.
– А с мамой как собираешь поступить? – спросила она.
– Не знаю… Жизнь покажет.
Таюка взяла меня за руку, поцеловала ее и приложила к своей щеке.
– Все будет хорошо, – успокоила она.
– Да уж, – кивнул я и взял вилку.
Когда я утром вернулся домой, мама сидела на кухне у пустой кастрюли. В руках смятая бумажка и палочки, обернутые веревкой.
– Что это? Зачем тебе палочки? – спросил я.
– Низачем. Просто хочу, чтобы она пораньше домой пришла.
– Кто она?
– Ты.
Я гладил маму по голове, сглатывая слезы. Если бы мне лет десять назад показали эту картинку, как мы вместе сходим с ума, я бы возненавидел жизнь. Пошел бы и утопился. А сейчас – ничего, понимал – бывает и хуже.
***
«Кьеркегор вспоминал, как пятнадцатилетним мальчиком «преважно написал школьное сочинение на тему “Доказательства бытия Бога, бессмертия души, необходимости веры и действительности чуда“». На выпускном экзамене ему опять пришлось писать о бессмертии души, и сочинение удостоилось особого одобрения. Чуть позже Сёрен получил премию за другое сочинение на ту же тему. Кто бы мог поверить, признавался Кьеркегор, что после такого многообещающего начала к двадцати пяти годам он дошел до того, что не мог привести ни одного доказательства в пользу бессмертия души…» – Встав пораньше, я торопливо дописывал на старом ноутбуке кому-то реферат по философии, чтобы заработать.
Закончив, позавтракал с мамой и пошел к крестному, отправить сделанную работу с его компьютера. Заодно хотел поделиться редким фильмом о чернокожем блюзмене Хаулине Вульфе. Я помнил крестного как меломана. В юности бегал к нему переписывать с фирменного винила музыку, в основном американский и английский хард-рок. Крестный работал художником и удивлял тем, как ловко срисовывал обложки с альбомов Deep Purple и Led Zeppelin. Несколько лет мы не виделись, а на днях неожиданно встретились на улице, я пообещал зайти.
Образованность крестного выходила за рамки его двора и города, он изучал философию и религии. Обрадовавшись моему приходу, крестный встретил ироничным рассказом о споре со своим духовником по поводу идей Джидду Кришнамурти. Потом расспросил о моей жизни, но только я заикнулся о Хаулине Вульфе, как крестный заявил, что чернокожие для него вроде как недочеловеки.
– Я не против них, – подливая чай, говорил крестный, – просто велено нам в Писании изжить в себе зверя. А в этих ребятах зверя больше, чем в нас. И они его не собираются изживать, наоборот, вываливают нам на голову через свое творчество. Поэтому я не люблю блюз, в нем звериное и дикое зашкаливает. И весь рок оттуда. Я последнее время слушаю только классическую музыку.
