– Guten Tag![4]
Я делаю два несмелых шага вперед.
Только теперь вахтер поднимает голову и принужденно улыбается:
– Was wünschen Sie, Herr… Herr?[5]
– Peter Schmidt aus München[6]. – Я вытаскиваю из нагрудного кармана немецкий паспорт и кладу его на блестящий металлический пульт.
– Спасибо. – Толстяк услужливо кланяется. – Еще удостоверение, пожалуйста.
Вот сейчас мне документ Петера и пригодится. Вахтер смотрит в удостоверение, время тянется бесконечно. Мне кажется, что наступает решающий момент.
Мужчина проверяет регистрационный номер в тетради и с поклоном произносит:
– Господин главврач уже ждет вас, вы сегодня его единственный дорогой гость.
Я киваю, делая вид, что меня радует симпатия доктора Фишера, хотя на самом деле мне плевать. Возникает лишь вопрос, будет ли он ждать здесь кого-нибудь завтра. Человек за стеклом ослабляет галстук – кажется, он потеет еще сильнее меня. Он смотрит на фотографию, а потом быстро взглядывает на меня. Я гляжу на него прямо, почесывая висок. Конечно, внешне я выгляжу спокойным; к счастью, толстяк не слышит мое сердце. Оно колотится, я чувствую его стук в горле, мне не нравится, что я не могу совладать с собой. Но я же просто человек, в конце концов, это надо признать, «дрожащий» инженеришка из Белграда. Я запрещаю себе думать таким образом. Вместо этого я мысленно произношу:
«Ты молодец, после всего того, что было, ты все-таки попал сюда, в клинику».
Я хвалю себя, хотя и знаю, что это глупость, но я знаю также, что это помогает. Я не буду ждать от доктора Фишера никакой протекции, наверняка нет, потому что мой сын тоже ее не получил!
Вахтер снова берет в руки мой, вернее Шмидта, паспорт, опять что-то записывает. Меня охватывает еще бо́льшая неуверенность, я вдруг начинаю ощущать тяжесть своего тела и то, как оно качается из стороны в сторону. Я хочу перевести дух, но у меня не выходит: на меня давит чувство ответственности. Здесь, у ресепшен Святого Бонифация, до меня вдруг доходит, что настоящий Бог не ходит по земле, а потому ему не нужны брюки, как нужны они мне. Мне ясно, что, если я хочу сегодня суметь сделать то, что я на себя возложил, мне необходимо сбросить с себя то, что всю жизнь пригибает меня к земле, – всю эту гуманистическую трепотню о человеке как уникальном творении и его правах, о десяти заповедях Божьих с акцентом на пятую. Если я хочу на самом деле приблизиться к Богу, я должен из человека превратиться в камень. Я снова твердо стою на земле. Я снова дышу ровно, мне придает силы мысль, что мне, как и Богу, совершенно нечего терять.
Служащий дописывает и утирает лоб – непонятно, с чего он так потеет. Может, из-за собственной тучности, или просто потому, что всю ночь где-то пьянствовал.
– Должен вам сказать, господин Шмидт, – он неожиданно поднимает голову, – что вам идут эти очки.
Мужчина улыбается, и мне кажется, что он вполне серьезен. То, на что я надеялся, сработало. Он делает короткий звонок.
– Можете идти, – говорит он, возвращая мне паспорт и удостоверение. – Лифт за углом, третий этаж!
Он взмахивает рукой в направлении лифта и услужливо кланяется. Как настоящий джентльмен, портье щелкает каблуками, кланяюсь и я, но сдержанно, чтобы с меня не свалился парик.
В лифте я снимаю очки – они мне больше не нужны – и поправляю блестящие черные волосы парика. Вспоминаю, как удивленно смотрел на них Петер Шмидт у реки. Его волосы были точно такого же цвета. Я жму на серебряную кнопку с номером три – раздается лязг закрывающихся дверей. Я ощущаю силу, поднимающую меня наверх. Все, что мне нужно для переговоров, у меня с собой в чемоданчике и в левом внутреннем кармане пиджака. Из лифта я выхожу в просторную приемную, главную часть которой занимает рабочий стол. Чувствуется нежный запах дезинфекции, напоминающий аромат фиалок.
