– Ладно, давай, еду.
И они разошлись. Один в отдел, другой к женщине, уже считавшей себя вдовой.
***
Наталья Валерьевна пыталась привыкнуть к тому, что ее знакомый, может быть, довольно близкий, потому что было ей на вид не намного больше тридцати, а погибшему хоть и за пятьдесят, но он тоже не казался стариком, что человек этот уже никогда не придет к ней.
Сидели они на кухне в квартире обычной хрущевской однушки. Осмотр квартиры погибшего уже прошел и ничего особенного не выявил; кошку его женщина забрала к себе, а квартира была опечатана. Оружия, драгоценностей и прочего в квартире, представлявшей стандартную холостяцкую берлогу, слегка упорядоченную сознанием службиста, прошедшего полицию, и немного испытавшую влияние женской руки, не нашлось. На всякий случай Семенов изъял старый ноутбук, на котором Соломенко, вероятно, и писал свои мемуары. Сейчас он сидел за чаем с соседкой погибшего, и та глядела мимо него с потерянным видом, только автоматически переставляла снова и снова на столе солонку, чашки… Приболевший ребенок спал в комнате и Семенов заговорил с ней тихо:
– Наталья Валерьевна, -она встрепенулась и посмотрела на него, -скажите, пожалуйста, когда Соломенко уходил на работу, он не был подавленным, угнетенным?
– Нет, -она медленно покачала головой, -я покормила его и он ушел. Как всегда, был веселый, сказал, что написал еще несколько страниц мемуаров своих, прокатил там кой кого и обещал почитать, как допишет.
– А вот вы сказали, что только началось что-то.
– Да. —она кивнула, и глаза ее затуманились, а руки она сложила на коленях. —Мы договорились съехаться, а он обещал совсем бросить пить и хотел перейти в более серьезную фирму, где платят больше. -Она вздохнула. —Он уже с ТЭЦ уходил раз, только опять вернулся.
– Вот как? —Надо бы проверить, не отказали ли ему. Может, он с того и застрелился, что понял, не возьмут его больше нигде.
– Да. Шутил тогда еще, что станция уже никого не отпускает. —Семенову припомнились слова Бархатова об одиночестве и семье.
– А расскажите, пожалуйста, как он отнесся, к тому, что его премии лишили.
– Он не от этого огорчился, что лишили, он же памятью своей гордился, что увидит человека раз и запомнит навсегда, из-за этого он и переживал. А директор тогда простудился и шел в маске и куртку еще теплую новую надел, а тогда установка была, что в тот день проверка будет на проход по чужому пропуску, он и накинулся.
Дальше Семенов знал. Она вздохнула тяжело и с надрывом проговорила:
– Господи, представить не могу. Из-за чего? Ведь все наладилось! Отлично все было, дежурства совпадали, наконец, мужик в доме! Если что-то не так, ну сказал бы!
Семенов дал ей выговориться. Идеальным мужем Соломенко ему отнюдь не казался, хотя, на ее взгляд… Кто знает, что она нашла в нем?
Весы все еще колебались, и причин, чтобы застрелиться, кроме дурацкого инцидента с директором он не видел. Надо было проверить информацию о новой работе. Сорвался и выпил? Самохина бы его простила, да и он бы к утру уже протрезвел. Причиной же выпивки одинаково могли быть как отказ, так и согласие потенциального работодателя. Внезапная депрессия? Может и так. Похоже, оставалось только проверить, стрелял ли из пистолета сам погибший и на этом следствие завершить.
С этим он еще раз выразил хозяйке свои соболезнования и отправился в отдел.
***
Придя в отдел, Семенов, повесил куртку и, несмотря на выпитый у овдовевшей подруги охранника чай, снова поставил чайник – день был весьма прохладен, и хотелось спать. Пока закипала вода, Семенов просмотрел бумаги, принесенные ему на стол, и убедился, что пуля и гильза были выпущены из того самого пистолета, который лежал на полу сторожки. Ну что ж, этого следовало ожидать. Пожалуй, теперь можно было писать заключение о самоубийстве по невыясненной причине, никаких фактов указывающих на что-то иное не было. Разве что охранник решил спьяну почесать пистолетом голову. Хотя и это пришлось отмести после разговора с начкоманды; пистолеты носили невзведенными.
