Вначале он почувствовал беспокойство: такое случается, когда тебя неожиданно окликают, но ты не слышишь, вернее, не сознаёшь, а оклик этот проникает внутрь и начинает свою работу с маленьким, всегда в нас гнездящимся страхом, пока не взрастит его настолько, что он, ворвавшись в сознание, заставит тебя замереть и насторожиться. По-настоящему он услышал, что его зовут, одновременно с лёгким топотом бегущих ног позади себя.
– Иваныч!
Мгновенно и горько раскаявшись, что не сел в автобус, Воронин остановился. Оглянулся. Варфоломеев и Рогов – две ещё далёкие маленькие фигурки – приближались, нагоняли, разрастались в нечто неотвратимое, враждебное. Воронин почувствовал, как им овладевает злость. Он повернулся лицом к своим преследователям и стал ждать. Они тотчас перешли на ходьбу, и теперь он различил на лице Варфоломеева выражение обиды, какое бывает у детей, когда им кажется, что взрослые забыли о них и уходят, заботясь только о своих целях. Рогов виновато улыбался.
Они подходили, всё более замедляя шаг, и остановились перед ним, ещё paзгopячённые, не переведя дыхания от долгой погони, и Варфоломеев сказал:
– Иваныч, мы тебя вычислили.
– Ну, и что из этого следует? – Воронин чувствовал, как напряглись плечи и повело челюсти судорогой отвращения. Нет, ему не справиться с ними.
– Чего это ты задумал, Юрий Иваныч? – это Рогов. Дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос. Что задумал, то и задумал, не ваше собачье дело.
– Хочу прогуляться, а что? – Под дурачка сыграть.
– Иваныч, так не делают, нехорошо. А мы как же? Бросил нас, убежал. А мы отвечай за тебя? Да? Ты же знаешь правила. Один за всех, все за одного. Шаг вправо, шаг влево… Ты ж понимаешь, как у нас – всё на трёх делится. – Варфоломеев и впрямь был похож на обиженного ребенка. Испорченный воспитанием ребёнок.
– Ну, знаю. Ну, понимаю. Дальше что? – Возразить было нечего, и это ещё больше злило Воронина. Он повернулся и пошёл своей дорогой.
– Юра, пойдем обратно, – просительно сказал Рогов. Они шли позади него на расстоянии вытянутой руки. Когда переполнявшая его ярость хлынула через край, Воронин каким-то диким прыжком перевернулся лицом к ним и закричал почти истерически:
– Подонки! Трусы! Убирайтесь! С глаз моих вон! – кричал Воронин, перемежая содержательные части речи фигурами из другого ряда, несущими, как известно, невероятной силы эмоциональный заряд.
Тогда сподружники крепко взяли его под руки, дождались первой попутной машины – авто-стоп, как и следовало ожидать, работал тут безотказно – отвезли в порт и сдали на корабле третьему помощнику капитана, который освободил их, в свою очередь, от дальнейшей ответственности за нарушителя.
Но… надо работать. В Центральной Атлантике они обнаружили новые интересные эффекты, всех троих, как это часто бывало и раньше, охватил новый азарт, и незаметно пришло примирение, а потом инцидент и вовсе забылся. Тем более, что на следующий день после того неприятного случая сподружники доставили своему научному руководителю прямо на борт добытую для него индийским купцом – и недорого – видеоплейер хорошей западной фирмы. А несколько приложенных к нему кассет скрасили экспедиционный досуг в оставшееся время плавания. И даже третий помощник в свободное от наведения порядка время несколько раз заходил к нашим героям с просьбой «покрутить фильмец» в кают-компании и, размягченный, в конце концов пообещал Воронину никуда не сообщать об инциденте, «могшем повлечь за собой непредсказуемые последствия». Спасибо, сказал Воронин. После чего забрался в койку и пролежал на ней оставшиеся три дня, вплоть до швартовки у пирса Николаевского судостроительного завода с поэтическим названием «Океан».
