Они вышли на крыльцо: Мишка передвигался с трудом, припадая на ногу, тяжело опираясь на трость. Не привык еще, видать, к своему ранению.
– Будем искать, – резюмировал он, доставая из подсумка плоскую сине-зеленую пачку с силуэтом танцовщицы, наполовину закрытым угрожающей надписью не по-русски. – Угощайтесь, батя, трофейные. Давеча французов поймали, ну как французов – иностранный легион. Два негра, вьетнамец и какой-то «условно наш». Русский, сбежал после Крыма, сразу в легион пошел, мечтал со своими повоевать, гнида.
– На «Абрамсе» по Москве поездить? – спросил Александр.
– На «Леклерке», – уточнил Мишка. – Хотя, кажется, у французов сейчас тех «Леклерков» уже нет на ходу, воюют на этом колесном позорище, АМХ-10RC. Этого фраера сразу… – Мишка чиркнул ребром ладони по горлу. – Сам дал повод, пытался кочевряжиться; остальных троих сдали дэнээровцам, им тоже вышка будет, скорее всего, после суда. Того бы иуду тоже судили, но он предпочел сразу закрыть вопрос, почему бы не уважить? Патронов у нас на всякого власовца хватит…
Сигареты были крепкими, но мягкими на вкус, хотя Александр, давно не куривший и помнивший эту марку, «Житан», еще по девяностым, – тогда такие тоже брали как трофей у «патриотов Ичкерии», – ожидал большего.
– Скажу группе, чтобы провела вас до штаба на Перекрестке, – добавил Мишка, затягиваясь, – ну и остальным передам, пусть землю носом роют, но найдут…
– Будто вам нечем больше заняться, – возразил было Александр.
Но Мишка его поправил:
– Есть чем, но это тоже важно. У нас у многих шеврончики «Своих не бросаем», а у тех, у кого нет, все равно что-то такое прямо на душе нашито. Так что это наше первое дело, отец, помочь вашего сына найти.
Он затянулся еще раз:
– Вы меня спрашивали про глаз, про ногу… у бандер я побывал. Не только мы за ними, они за нами тоже охотятся: заманили патруль в засаду, пацанов удвухсотили, я – тогда еще старлей – трехсотый. Захватили они меня, пока я без сознания был, затащили куда-то в частный сектор за Ставками, на Морской, кажись, привели в себя и давай издеваться. Главный их говорит: «Пан майэ час и натхнэння[4]; мне от тебя ничего не надо, просто интересно москаля на кусочки порезать». Ногти на ногах вырвал, пальцы плоскогубцами по фаланге обкусывал, пару зубов выдрал, выколол глаз, паскуда… часов девять занимался, причем, падлюка, кровь останавливал грамотно, чтобы я не истек, значит. Хрен его знает, чем бы это кончилось, да я приметил, что эти твари подсумок с гранатами под лавку положили. Сделал вид, что отрубился, когда тот меня в чувство приводил, врезал ему головой в переносицу, кое-как схватил подсумок, руки-то связаны…
Патовая ситуация: у меня в руке за спиной граната без чеки, я ее бросить не могу, поскольку руки не выпрямлю, а уронить – так себе под ноги получится; думайте про меня как хотите, а жить я в тот момент хотел как не в себя – пальцев на обеих ногах нет, глаза нет, хорошо, эта падла удовольствие свое людоедское растягивала и ничего более важного не задела…
И самое главное – тварь тоже жить хочет и знает, что у меня в руке граната, а под ногой – целый подсумок таких же, выпусти я свою – все сдетонируют и хата превратится в яму с осколками, прошивающими все, что у них на пути…
Хорошо я тогда их отвлек: сбежался весь кагал на свою голову, когда вдруг на улице стрельба. А я ору: «Дернется кто – брошу гранату, смерть фашистам!» Они лопочут что-то, извиваются – и бежать хочется, и страшно; и на меня напасть – и боязно. Так и достояли до того, как окна в хате вынесли и наши ребята их скрутили. В штабе как узнали про засаду, сразу по следам бандер бросили, кто поближе, а ближе как раз ополченцы были.
