государства, Ленин наоборот взял курс на воссоздание оного.
Когда оппозиция из т.н. левых коммунистов во главе с Бухариным попыталась ему указать на явное несоответствие практики с теорией, напоминая едкие слова Энгельса о нелепости ассоциирования огосударствления с социализацией: «…иначе должны быть признаны социалистическими учреждениями… ротные швальни или же всерьёз предложенное при Фридрихе-Вильгельме каким-то умником огосударствление домов терпимости» и т.д., Ленин, не мудрствуя лукаво, попросту объявил их «обрывками книжных истин».
В конечном итоге, авторитет вождя взял верх.
Правда, ненадолго.
Спустя некоторое время Ленин сам заговорил о том, что:
«Наш госаппарат… в наибольшей степени представляет из себя пережиток старого, в наименьшей степени подвергнутого сколько-нибудь серьёзным изменениям. Он только слегка подкрашен сверху, а в остальных отношениях является самым типичным старым из нашего старого госаппарата».
«Мы аппарат, в сущности, взяли старый от царя и буржуазии… Мы уже пять лет суетимся над улучшением нашего госаппарата, но это именно только суетня, которая за пять лет доказала лишь свою непригодность или даже свою бесполезность или даже свою вредность». И т. д.
Пётр Бернгардович Струве так положение и охарактеризовал:
«Советская власть есть, по существу, николаевский городничий, возведённый в верховную власть великого государства».
Ленин был махистом, возомнившим себя марксистом.
Он шёл не от теории к практике, а от деяния к опыту.
Собственно говоря, при отсутствии научного мировоззрения, ему ничего другого и не оставалось.
Отсюда зигзаги и противоречия его деятельности. Он сам писал:
«Кто берётся за частные вопросы без предварительного решения общих, тот неминуемо будет на каждом шагу бессознательно для себя „натыкаться“ на эти общие вопросы. А натыкаться слепо на них в каждом частном случае значит обрекать свою политику на худшие шатания и беспринципность».
Что и продемонстрировал на собственном примере.
Фактически, вся деятельность Ленина не что иное, как цепь попыток выкрутиться из ложного положения стратега революции,
в которое он сам себя поставил необоснованностью притязаний на обладание научным мировоззрением, поскольку жизнь неумолимо вскрывала реальное положение.
Без научного мировоззрения невозможно стать революционером.
Ленин был не вождем революции, а слепым поводырем.
Политический триумф ленинской партии в октябре 1917 года стал началом её конца.
До этого у Ленина было почти 20 лет на раздумья о судьбах России.
На первом Всероссийском съезде Советов, в результате бурных дебатов заключившем, что в России нет партии, способной ясно указать стране верную дорогу в будущее, вождь большевиков запальчиво выкрикнул «Есть такая партия!», вызвав дружный смех зала, совершенно верно оценившего ленинскую эскападу как гипертрофированную претенциозность выскочки-верхогляда.
Что вскоре и подтвердилось – выяснилось, что у большевиков, кроме популистских лозунгов, ничего больше нет, им пришлось даже попросту беспардонно заимствовать программу у эсеров.
Оказалось, что Ленин, без конца талдычивший о социализме, на самом деле абсолютно не понимал что это такое, не знал, что делать дальше, не представлял по какому пути вести страну.
В чем он не раз вынужден был впоследствии признаваться:
«Нет ещё для характеристики социализма материалов… Дальше ничего мы сказать не можем, и надо быть как можно осторожнее и точнее».
