Я был одет в отцовские ботинки на четыре размера больше, а чтобы они не болтались, я надевал вначале тапочки, а на тапочки – ботинки. Также на мне был отцовский костюм, темно-синий, диагональ, с воротником, как у Мао Цзедуна.
Сидеть в кузове машине предстояло шестьсот километров. В открытой машине, и это после 20 марта, когда солнышко греет, а на самом деле – холодно. Как Ломоносов сидел, ежился… В академию на улицу Зиргу я пришел и в приемном холле, как провинциал, слишком громко выражал свой восторг. Девушка-секретарь в темно-вишневом платье вышла из приемной:
– Вы что?
– Да вот, – ответил, – хочу узнать, как тут учиться?
Затем на громкий разговор ректор вышел – точно как Репин, с бородочкой такой:
– Ну что, покорять приехал?
– Да.
– А что там у тебя? – на папочку кивнул, которую я с собой захватил. – Давай.
Ну, я ему показал: у меня и гуашь была, и акварели, и карандашный рисунок – а это же основной их профиль. Он посмотрел:
– А что, интересно. К нам хочешь?
– Я сейчас на весенних каникулах.
– В общем, оканчивай школу – и ты наш студент.
Тут уже я всерьез задумался о том, чтобы художником стать. Мимо студенты пробегали, и я одного остановил:
– Слушай, скажи, пожалуйста, как тут?
– Общежитие с третьего курса, стипендия, если получишь, пятьсот рублей. И комната в Риге – пятьсот рублей.
Ничего себе! У меня отец шестьсот рублей получал, а младший брат – в седьмом классе. И я подумал: «Вот и все, сам Бог велел мне идти туда, куда и собирался, в авиацию». Поэтому, окончив школу, в Кременчугское летное училище «рванул», где кормили, одевали и сразу предоставляли кров.
А что? У меня брат Петр окончил в это время Иркутское техническое училище и летал на транспортных самолетах бортовым механиком. Он мне все рассказывал, и я даже его конспекты по двигателям знал, для меня это была очень интересная тема. Тогда в летном училище конкурс был – 13 человек на место, а, например, в Плехановском институте в то время – где-то 0,3. Сейчас все наоборот: все же спят и видят себя экономистами, юристами.
