В училище был большой отсев. Все-таки конкурс – тринадцать человек на место! Как я его проскочил? Было трудно. Помню, сдал последний экзамен и телеграмму матери послал: «Поздравьте, я курсант летного училища!» Это было, конечно, для меня очень важно, вся жизнь началась по-другому…
Это был 1953 год, а училище называлось так: Военно-авиационная школа первоначального обучения летчиков (ВАШПОЛ). 10-я ВАШПОЛ. Это были такие училища, которые определяли профессиональную принадлежность обучаемого, кто он по характеру – транспортник, бомбардировщик, истребитель…
Началась учеба, а я, благодаря брату, уже многое знал, многое умел.
Питались хорошо. Когда летали на поршневых самолетах, была норма – 2900 калорий. Без шоколада, шоколад не давали. Это потом, когда на реактивных самолетах стали летать, уже давали плитку шоколада к этой норме.
Первый раз я полетел (точнее – не сам, а с инструктором) – это был день Рождества Христова, 7 января 1955 года. Снег падал. Вышли на аэродром, самолеты прогрели, самолеты на лыжах были. В унтах, с планшетом… Взлетели, два круга сделали над аэродромом, сели, потом только узнал, что это день Рождества, а так даже в голову не приходило, работали себе и работали.
Да, первый раз я поднялся в воздух в 1955 году, а с 1953 года мы не летали. Изучали теорию. Была только теория, наземная подготовка, работа с двигателем…
Мой первый полет. Взлетаем. Инструктор говорит:
– Видишь на полосе бензозаправщика?
– Не вижу.
– Ну, ладно, не видишь, уходим на второй круг. Смотри, что я делаю. Даю газ, разгоняюсь, носик поднимаю, и мы идем на второй круг.
– Так я бензозаправщика не вижу.
– Я просто предположил, что бензозаправщик. Я тебе показываю, как уходить на второй круг.
Тогда в Казани пассажирский самолет разбился – летчик не знал, как уходить на второй круг. А тут с первого дня я уже знал, как уйти на второй круг.
– О, заходим, выпускаем щиточки, даем газку… Ножки не убираем… Заходим, прибираем газочек… Чик-чик-чик, сели.
Вот так. А это был первый полет.
А дальше начались новые полеты, и все это шло уже до весны. А потом уже был самостоятельный вылет.
В самом начале полетов был такой эпизод. У меня был командир звена, капитан Клементьев, который, как бы помягче выразиться, не очень отличался педагогичностью и тактичностью. Ему ничего не стоило матом выругаться. На кого как это действовало. На меня, например, плохо. Если меня материли не по делу, неадекватно начинал себя вести. И вот однажды во время полета он спрашивает: какая температура головок цилиндра? А я не вижу прибор, нам же самолеты каждый раз меняли. А он опять спрашивает, лезет и еще ногой пинает… Какая температура? А на этом самолете не оказалось этого прибора! Я уже сам себе не верю…
Во время полета он из задней кабины перелезает по пояс в переднюю, меня отодвигает. У тебя нет этого прибора. Вышел, стою угрюмый. А он меня еще воспитывает…
Был и другой человек – замполит эскадрильи майор Петр Соколов. Мы с ним все время были связаны: я газеты делал, боевые листки. Он подошел и слушал разбор, а потом подмигнул Клементьеву и спрашивает меня:
– Ты что такой грустный?
– Да ничего не получается, все плохо…
– Ну-ка, садись, давай слетаем.
Мы с ним сели, взлетели, я весь пилотаж сделал. Сажусь. Он говорит:
– Сиди в машине.
Сижу. Идет полковник Караштин. Ну, думаю, сейчас списывать будут. А он подошел и очень доброжелательно дает мне инструкцию:
