Детство – как ручеёк: быстрый, чистый, переливающийся звонкими трелями, он несётся сквозь ладони, искрясь в солнечных бликах. Казалось, ручеёк этот бесконечный и нет ему начала, и нет ему конца и вдруг – на ладони остались последние капли. Кап! Выпускной. Кап! Университет. Кап! «Ма-а-ам, купи вон ту машинку…»
Кап, кап, кап… Последние капли, прежде чем ручеёк исчезнет с раскрытых ладоней. Но вдруг – он снова зажурчал, снова заговорил, рассмеялся звонким детским голосом. Голосом моих сыновей. Теперь это их ручеёк – стремительный, радостный, живой. А мой? Иссох? Окунуться в него, ощутить на ладонях уже невозможно, но память… Ах, память! Она, как машина времени, снова и снова возвращает туда, в то далёкое беззаботное время.
Вспоминается, как мы с восторгом гуляли в трескучий мороз, если школу отменяли из-за минус тридцати пяти, как лазили на стройки за карбидом, как «доили» муравьёв, искали клады в лесу, играли в индейцев, носились по тайге, а потом возвращались домой – все в сосновой смоле, но до краёв наполненные счастьем.
А дома ждали игрушки. Простые, немногочисленные, но, возможно, именно поэтому – самые дорогие. Или же дело в другом? Может, в особой родительской любви, с которой они были выбраны, куплены, подарены? Или, быть может, у игрушек действительно было сердце – сердце, которое открывается только детям…
Я хорошо помню день, когда в моём доме появился Мишка.
Мама приболела, её положили в стационар, и мы с папой остались вдвоём. Мне было шесть, и я считала себя абсолютно взрослой. Ведь только по-настоящему самостоятельная девочка может вовремя выключить чайник, который папа, уставший после работы, поставил кипятить, а потом задремал. Я гордилась собой, словно совершила подвиг. Папа тоже оценил мой поступок и решил отблагодарить меня – новой игрушкой.
На следующий день мы отправились в единственный в посёлке детский магазин. Его двери распахнулись передо мной, словно врата в сказку, и я попала в мир мечты: игрушки, игрушки, игрушки… А потом прозвучали волшебные слова отца:
– Бери, что хочешь.
Моё сердце застучало быстрее. Глаза метались от полки к полке, от куклы к машинке, от пирамидки к плюшевым зверятам… И вдруг я увидела его.
Он висел над прилавком на натянутой леске, прищепленный за правое ухо. Мой Мишка. Мой. Он ждал только меня.
Я вскинула палец, словно дуло пистолета, точно зная цель:
– Папа, его! Мишку!
– Точно?
– Да-да-да!
Сердце гулко билось: «Мишка! Мой! Мой!»
Это был самый обычный плюшевый медведь – с белым пузиком и белой мордочкой, коричневыми лапами и ушами, красным тряпичным язычком и блестящим пластмассовым носом. Его глаза-бусинки смотрели на мир с доброй, чуть наивной настороженностью. С высоты прожитых лет я понимаю, что в нём не было ничего особенного. Самый обычный мишка. Но именно он наполнял моё детство дружеским теплом.
Мишка знал все мои секреты. Если бы он умел говорить, он мог бы рассказать столько забавного! Я не расставалась с ним ни на минуту. Только в школу его не брала, а в остальное время он был рядом: сидел на столе, когда я делала уроки, уютно устраивался рядом, когда я ложилась спать, отправлялся со мной в отпуск. Наверное, и он меня любил, ведь это была моя единственная игрушка…
Я не видела, как огонь пожирал мой дом. За несколько дней до пожара папа отвёз меня к родственникам. Я не видела, как пламя, словно огнедышащий дракон, уничтожает всё, что было мне дорого, как взрослые беспомощно смотрят на огонь, съедающий дом за домом, не насыщаясь – двадцать домов сгорело, а он всё не останавливается. Я не видела этого огненного ужаса жарким июньским днём. Я видела только чёрные клубы дыма, поднимавшиеся над районом, где я жила. Я ждала. Долго.
