– Да-да, я вспоминаю – они и в пятом классе, когда она у меня училась, все ее таскали за собой. Говорят, у матери были какие-то проблемы, это единственный ребенок, вот они и сходят с ума. Я почему говорю – она ведь лучше Легостаевой отвечала, а ты и той, и той «четыре» поставила.
Ирина Владиславовна поморщилась.
– Лера живет в тяжелых условиях – одна мать работает, девочка иногда даже недоедает. А эти… – взгляд ее стал неприязненным. – Мать Воскобейниковой постоянно по всем этим клубам ездит, строит из себя даму высшего света. Так хоть понять могла бы, что девочка должна учиться. А то в школу на белом «Мерседесе» привозят, а элементарных вещей не понимают. Видели, какая машина каждый день за углом стоит – поджидает ее?
Надежда Михайловна со вздохом кивнула.
– Прежде-то ее на другой машине возили, а теперь папа, говорят, депутатом стал.
– Могли бы и поскромней себя вести, к чему так все это демонстрировать?
– Ну, Ириночка, у них своя жизнь, свой менталитет, что поделаешь? Настенька-то не виновата. Я вела у них в средней школе, помню – она толковая.
– Да в этом классе все ребята толковые, – лицо Ирины Владиславовны подобрело, но взгляд ее скользнул по мрачному лицу Соколова, и она тотчас же неодобрительно добавила: – Кроме некоторых, конечно. Некоторые родители не хотят понять, что способности к математике в супермаркете не продаются. Нет, ну скажи, зачем этого мальчишку сунули в математический класс?
Надежда Михайловна с присущим ей добродушием покачала головой.
– Престиж, ничего не поделаешь. Что ты так всегда из-за него кипятишься, Ирочка? Родители ведь, они и есть родители. В пятом классе, я помню, мать его всегда бегала – всем учителям подарки дарила к праздникам, суетилась. Отец тоже старается – компьютеры школе купил. Ты не помнишь, ты тогда еще у нас не работала. Сама, когда станешь матерью, то поймешь, как за своего ребенка сердце болит. Меня вот сколько раз назад в институт звали, а я из-за дочки так и застряла в школе – если ребенок слабенький, то лучше, когда мать постоянно рядом.
Она собиралась в десятый раз рассказать историю о том, сколько раз ее дочка болела ангиной, и что советовал гомеопат, но в это время дверь опять приоткрылась, и в класс заглянула сама директриса. На лице ее горели красные пятна, голос слегка дрожал:
– Ирина Владиславовна, я вас очень прошу – она сделала многозначительное ударение на слове «очень» – прерваться на несколько минут и подняться ко мне.
Гоша, который как раз в этот момент поднялся, чтобы идти отвечать, вновь сел на место, но Ирина Владиславовна, невозмутимо ему кивнула:
– Иди отвечать, Гоша, – она чуть повернула лицо к директрисе: – Извините, Софья Петровна, я сейчас не могу оставить класс – провожу зачет по рекомендации окружного методиста.
Румянец директрисы из красного стал багровым, а Надежда Михайловна, переглянувшись с директрисой, торопливо сказала:
– Идите, Ирина Владиславовна, идите! Я прослежу, чтобы все было в порядке.
– Сейчас, – математичка нарочито долго просматривала листок Гоши, но потом ей все же стало неловко оттого, что пожилая директриса в ожидании топчется на месте, и она с нарочитым спокойствием произнесла: – Ладно, Гоша, иди, пять. Петя Соколов, ты уже давно сидишь, должен был все написать. Так что дай мне твои листки – пойдешь отвечать, когда я вернусь. Надежда Михайловна, вы пока спрашивайте остальных, а с Соколовым я хочу поговорить лично.
