– Один Соколов сидит, его Надежда Михайловна стережет, а Ирину директор вызвала. Петькины родители приехали.
Глаза Лизы даже вспыхнули от любопытства.
– Во, здорово! Нет, я досижу – посмотрю, чем кончится. Давно Ирина с ними дискутирует?
– Уже полчаса, наверное, или больше – они ее или покупают, или силой берут. Досматривай, если интересно, а мы с Гошкой спустимся в буфет попить – тут, наверное, еще долго.
Действительно, разговор Ирины Владиславовны с директором и родителями Пети Соколова затянулся. Родители молчали, решив пока не вступать в беседу, а директриса, все более нервничая, говорила:
– Мальчик очень неуравновешенный, состоит на учете у невропатолога, родители представили справки. Сегодня у него уже второй день сильно болит голова. Думаю, стоит успокоить родителей, Ирина Владиславовна – они полагают, что если Петя не сдаст зачет, то его могут перевести из математического класса.
Математичка упрямо наклонила голову вперед и пожала плечами.
– Таковы были указания методиста, Софья Петровна, вы сами их слышали, – вызывающе сказала она.
Директриса взяла журнал одиннадцатого класса и полистала.
– Тут вот, я смотрю, у Пети стоят две тройки, потом три двойки. Но тройки, все же, стоят – он, значит, что-то делает, старается.
– Тройки, это там, где он смог списать, а я махнула рукой и не стала доказывать, что он ничего не знает, – устало ответила Ирина Владиславовна. – Сейчас он сидит на зачете, засунул в брюки учебник и за два часа сумел переписать из него несколько формул, не решив ни одной задачи. Вот, полюбуйтесь, я специально забрала у него листки, – она протянула родителям Пети его писанину. – Только это зачет, а не контрольная работа, и, если даже он с чьей-то помощью что-то и напишет, то потом ему придется объяснять написанное, а этого он никогда в жизни не сумеет. Никогда! – голос математички звучал очень ровно и спокойно, но под конец в нем против ее воли проскользнули нотки торжества, и директриса, обиженно поджала губы.
– Не понимаю, почему вы так злорадствуете, Ирина Владиславовна. В конце концов, если ученик что-то не допонимает, то это в какой-то мере и вина преподавателя. Вы могли бы объяснить дополнительно, если он не все понял на уроке.
Ирина Владиславовна вспыхнула.
– Ему нельзя объяснить, почему я должна это повторять! Он не готов к уровню математического класса. В гуманитарном классе ему будет гораздо легче учиться.
– Но я ведь говорила, – теперь уже не только лицо, но и шея директрисы были в багровых пятнах, – я объясняла, что мы в выпускных классах не травмируем детей, переводя их из класса в класс.
– Обычно, конечно, но в этом случае были особые рекомендации методиста, вы сами слышали, – Ирина Владиславовна торжествующе поджала губы, бросив быстрый взгляд на расстроенное лицо матери Соколова, и немного мягче сказала ей: – Класс идет по усложненной программе. Тем, кто не может освоить материал, это попросту ни к чему, а сидеть просто так, ничего не понимая… Это ведь хуже, прежде всего, для самого Пети – он только зря тратит время. Возможно, ему было бы лучше углубленно заняться географией, литературой, иностранным языком. Может, из него в будущем выйдет великий писатель.
Последние слова математички произнесла с некоторой ехидцей, и мать Пети, вспыхнув, затеребила свой надушенный дорогими духами платочек.
– Мы уж сами решим, кем быть нашему сыну, – высокомерно ответила она, – вы просто не любите Петю и хотите обязательно убрать его из этого класса.
